Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

Mowson. Composer’s Club не есть клуб композиторов, как я сначала думал, а особенное музыкальное Общество, цель коего – от времени до времени устраивать сеансы из сочинений одного композитора. Вчера вечер был посвящен мне, и происходил он в великолепной зале Metropolitan Opera. Я сидел в первом ряду. Играли квартет es-moll, трио, пели романсы, из коих некоторые исполнены прекрасно (Mists Alwes), и т. д. Программа была слишком длинная. В середине вечера M-r Smith читал мне адрес; я отвечал кратко по-французски; разумеется, овации. Одна дама бросила мне прямо в лицо великолепный букет из роз. Познакомился с массой людей, в том числе с нашим Генеральным консулом. После конца мне пришлось побеседовать с сотней лиц, написать сотню автографов. Наконец, усталый до изнеможения и страдая неистово от боли в спине, отправился домой. Так как пароход отходит в 5 час[ов] утра, то надо с вечера попасть на него. Наскоро уложился, переоделся; присутствовали при этом Рено, Майер и Рейнгардт. Внизу выпили 2 бутылки шампанского, после чего, распростившись с персоналом отеля, поехал на пароходе. Ехали очень долго. Пароход оказался таким же великолепным, как la Bretagne. Моя каюта офицерская; т. е. офицеры на этих пароходах имеют право продавать свои помещения, но и дерут неистово. Я заплатил 300 долларов (1500 фр.) за свою каюту!!! Но зато действительно хорошо и поместительно. Распростился с милыми американскими друзьями и вскоре после того лег спать. Спал плохо и слышал, как в 5 часов пароход тронулся. Вышел из каюты, когда проходили мимо статуи Свободы.

Мая 9/21. Несмотря на отчаянную боль в спине, оделся через силу, выпил внизу чаю и походил по пароходу, дабы освоиться с расположением частей его. Пассажиров огромная масса, – но общество их имеет другой характер, чем те, что ехали на Bretagne. Самая же разительная разница в том, что нет эмигрантов. В 8 часов позвали на Breakfast. Место мне указали уже раньше. Соседом имею средних лет господина, немедленно начавшего разговор. Все утро спал. К виду океана равнодушен. О предстоящем пути думаю без ужаса, но с тоской: хотелось бы поскорее! Пароход летит с особенной быстротой: это новый, роскошный Князь Бисмарк, совершающий свое первое обратное плавание. Из Гамбурга в Нью-Йорк он пришел на прошлой неделе, пробыв в плавании всего 6 дней и 14 часов. Дай Бог, чтобы и мы так же скоро проехали огромную дистанцию. На ходу он не так покоен, как Bretagne. Погода пока чудная. За lunch’ем ближе познакомился с моим vis-à-vis. Это господин неопределенной национальности (может быть, еврей, а я, как нарочно, рассказал ему историю про назойливого еврейчика), превосходно говорящий на всех языках. Живет он в Дрездене и торгует табаком en gros [820]. Он успел уже узнать, кто я, или, если говорить правду, в самом деле видел меня дирижирующим в Нью-Йорке, – но, во всяком случае, он рассыпался в любезностях и в восторге перед моей знаменитостью и талантливостью. Привыкши в Нью-Йорке постоянно говорить, несмотря на охоту молчать, я без труда стал переносить его сообщество, тяготившее меня утром. Певица Antonia Mielke, про которую я знал, что она едет на этом пароходе и которой побаивался, к счастию, сидит не за одним столом со мной, о чем она, кажется, хлопотала. Я с ней свиделся уже перед самым обедом. После lunch’а хотел читать, но вместо того заснул и проспал добрых часа три. Вообще я удивительно много спал в этот день, а вечером вскоре после обеда опять на меня напала сонливость так, что я лег в постель в 10‐м часу и спал до 7 часов утра. Ничего особенного в течение дня не произошло. Подходил ко мне и совершил знакомство г. Аронсон с молоденькой женой, содержатель театра Casino, излюбленного Бюловом, о чем свидетельствует альбом автографов, присланный мне на днях для написания моего имени и нотной строчки. Прислужник моей каюты – Шредер, предобрый молодой немчик; за столом прислуживают двое тоже ласковых немца, это для меня очень важно. Вообще пароходом, каютой, едой я доволен. Так как эмигрантов нет, то ходить можно по нижней палубе, что очень приятно, ибо там я не встречаю своих спутников 1‐го класса и могу молчать.

Мая 11/22. День, ничем особенным не выдающийся. Погода была несколько туманная, как всегда близ Banks [821]Ньюфаунланда, но тихая. К пароходу и публике я уже привык, и отношения мои установились. Я держу себя в стороне и, благодаря чудной каюте, где даже и ходить можно без затруднения, чувствую себя гораздо свободнее, чем на Bretagne. С соседом по столу разговариваю без натяжки. С другими соседями, американской семьей, – на, так сказать, шапочном знакомстве. С Mielke раз в день беседую об опере, певцах, Петербурге, где она пела 2 г[ода] тому назад в Ливадии. С Аронсоном и женой его только кланяюсь. Из остальных трехсот пассажиров не знаюсь пока ни с кем. Хожу в курительную и смотрю, как играют в карты. Мой сосед по столу целый день играет там в скат. В салон захожу, когда никого не бывает, по утрам. Там стоит изящный рояль Штейнве. При нем недурная музыкальная библиотека. Есть и мои творения. Распределение дня следующее. Утром, одевшись, звоню, и Шредер приносит мне чашку чаю. В 8 часов первый завтрак. Ем яичницу и пью чай с пфанд-кухеном. Чай хорош. Хожу потом по нижней палубе, занимаюсь, читаю. Под занятием разумею эскизы к будущей симфонии. В 12 часов раздается там-там – это призыв к 2‐му завтраку. Подают 2 горячих и массу холодных кушаний. Затем опять хожу, читаю, беседую с Mielke. В 6 часов обед. Он тянется до 7½. Пью кофе в Раухциммер, брожу по пароходу, особенно по нижней палубе, где только третьеклассники, коих немного. Спать ложусь рано. Два раза в день играет оркестр. Он состоит из стюардов 2‐го класса, коих человек 16, и играет совсем порядочно, хотя репертуар плохой. Первый раз они играют в 2 часа, второй во время обеда. Морем восхищаюсь мало. Оно великолепно, но я слишком переполнен стремлением домой. Здоровье превосходно. Аппетит, какого не было давно. Все три раза поглощаю огромную массу пищи. Эту ночь спал я почему-то скверно; беспрестанно просыпался. Читаю я теперь книгу Татищева Alexandre et Napoléon.

Мая 11/23. Мне так часто говорили в Нью-Йорке, что в это время года море превосходно, что я в это уверовал. О, какое разочарование! С утра погода портилась; пошел дождь, задул ветер, а вечером буря. Ужасная ночь! Не спал. Сидел на диване. К утру