Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

и хотелось верить, что рано волосы рвать, не посетила покуда город гостья страшная, непреклонная. Тем паче что за тревогу ложную можно, понимаешь, хорошенько схлопотать и по загривку и прямо в ряшку. Но под конец лопнуло-таки терпение его высокодолжностного превосходительства, уже хотел губернатор допросить энтих эскулапов с пристрастием и с немалою угрозою, да вдруг понял: они действительно не знают. Никто в этом городе ничего не знает про чуму.

22. Логика

Почтенный мистер Уилсон неплохо знал географию, как и положено, заметим здесь, прилично образованному англичанину. И потому уже несколько дней свербела у него в голове какая-то не вполне осознанная мысль, которую до конца додумывать не хотелось, ибо была эта мысль неприятная. Отмахивался от нее, как от мухи, да что там – как от шершня гудящего.

Раз в неделю коммерсант читал в клубе газеты, за несколько дней до того прибывшие из Европы. Корабли, особенно британские, шли в Петербург неостановимым потоком – разные казенные товары (а других в России не так чтобы много, и для их вывоза нужно обязательное государственное разрешение) можно было сейчас купить за малые, часто смешные деньги. Очень, понимаешь, нуждалась армия ее императорского величества в финансовой поддержке цивилизованного мира.

И вот уже некоторое время попадались ему то на второй, то на третьей странице сообщения из воюющего и бестолкового Константинополя. Говорилось в них, что в пределах Оттоманской империи свирепствует страшная болезнь, и что лишь чудом она пощадила султанскую столицу. Скорее всего, город спасся потому, что прошла зараза по его южному ободу вместе с перегруженными фелюками или отполированными песком караванами и сразу растворилась в народном половодье, перепрыгнула через узкий пролив и двинулась прямо на север на плечах громадной и по-азиатски беспорядочной армии. Армия эта, судя по депешам из османских пределов, несла значительные потери, и не только от русских пуль.

И из всего из этого нельзя было не сделать довольно простой, кстати, вывод. Очевидный, my dear lords! Выпирающий, как поварешка из густого борща. Только вот почему-то в клубе, насколько мог заметить трезвомыслящий коммерсант, он никому в голову не пришел. А там, не чета иным гостиным, собирались люди серьезные и рассудительные.

Странно, ведь до какой прозрачности была понятна общеизвестная географическая реальность. Три далекие реки западных пределов Эквсинского Понта все время становились линиями фронтов, обороны, плацдармами для наступления, путями снабжения, их то и дело форсировали, за них отступали в случае неудач или просто для того, чтобы дать войскам передышку. Знал почтенный негоциант: ничто не разносит заразу так быстро и так споро, как гнилая южная вода, и понимал, что когда достигнет болезнь (а как не достигнуть) главного торгового шляха, то пойдет по нему на север, к реке, самой в тех местах главной, а потом понесется вверх, пусть и против течения, и будет ее, миленочку, не остановить.

И внезапные соображения об отъезде в глухую финскую деревню стали вдруг возникать в коммерсантовой голове.

Только успокаивал себя мистер Уилсон – вон, осень на пороге, а зима здесь ранняя, не дойдет зараза сюда, увязнет в болотах, совсем как монголы Батыевы.

23. Будни московские (продолжение третьей тетради)

Здесь я понимаю, что перескочил через одно событие, которое в дальнейшем будет невозможно обойти. Точнее даже, сразу через два, тесно связанные друг с другом. Короче говоря, не прошло и двух лет после моего приезда в Москву, как жизнь моя чрезвычайно переменилась. Во-первых, я стал зарабатывать приличные, даже по европейским меркам, деньги. Во-вторых, я женился, и, смею сказать, женился по любви. Не знаю, должен ли я описывать историю своего брака, а если да, то насколько подробно. Умалчивать об этом не хотелось бы, но и распространяться о таком предмете тоже кажется неуместным. Ведь я отнюдь не пишу свое жизнеописание, а свидетельствую, смею утверждать, достоверно рассказываю о том, что видел – и только во имя тех, кто уже не сможет за себя постоять. Так всегда. Герои не поют о своих подвигах, а пустынники не становятся епископами. Потому вот еще один авторский девиз: мною движет справедливость, а не тщеславие, в моем возрасте уже давно бессмысленное.

Так или иначе, стоило мне обустроиться в Москве, как меня все чаще стала посещать мысль о женитьбе. Замечу, я здесь не исключение, из иностранцев очень многие женятся на местных. Русские жены послушны, работящи и не задают лишних вопросов. Единственная сложность связана с реалиями высокого порядка: все они хотят остаться верными своей разновидности христианства, так называемому православию (кстати, излишняя религиозность – чуть ли единственный недостаток, свойственный тамошним дамам, особенно из мещанского сословия). Раньше, говорят, иноземцу нельзя было обвенчаться с русской без формального перехода в их веру, но в последнее время на это стали смотреть сквозь пальцы, если только супруг присягнет, что не будет препятствовать крещению детей по местному обряду. Скажу прямо, этот предмет меня мало волновал, и я с легкостью дал такое обещание, одновременно предпочтя не расслышать намеки на то, что, дескать, мне бы и самому не мешало… Сам не знаю почему, я предпочел остаться католиком, хотя последний раз был в соборе много лет назад. Впрочем, обо всем по порядку.

В России, как и у нас, браки обговариваются родителями, во всяком случае, родителями невесты. За меня тоже должен был кто-то поручиться, желательно человек старше меня и живущий в Москве по крайней мере несколько лет. Поэтому мой бывший компаньон, – я о нем уже вскользь упоминал, мы к тому времени вели дела самостоятельно, впрочем, расставшись весьма по-дружески, – вызвался свести меня с несколькими коллегами, которые пользовались известной репутацией во второй русской столице. Я посетил вереницу званых обедов, сделал хозяевам небольшие подарки, был даже поверхностно проэкзаменован по ряду медицинских вопросов и почти выучил наизусть сокращенную и чрезвычайно скучную версию собственной биографии. Так у меня появились поручители, можно попросту сказать, сваты.

Невеста моя была из относительно зажиточной семьи. Звали ее Анастасия. Не красавица – да красавицу за иноземца бы и не отдали, – но мила, приветлива и чистосердечна. Немного владела грамотой и счетом, благодаря своему отцу, владельцу небольшой лавки и человеку очень даже современных убеждений, регулярно читавшему газеты.

Откровенно говоря, женившись, я неожиданно приобрел к самому себе известное уважение. Итак, мне уже за тридцать, но я добился немалого: приписан к лучшему госпиталю громадного города, владелец половины дома (спасибо приданому моей благоверной), в конце концов, почтенный человек, известный властям и соседям. У меня одна за другой родились две дочери, видел я их,