Галерея женщин - Теодор Драйзер

необычная черта действительно в нем присутствовала. Ибо деньги, казавшиеся его главной, единственной заслуживающей внимания целью, рассматривались им не с точки зрения накопительства и стяжательства. Они явно были ему нужны, чтобы сделать что-то для других – для семьи Альби и его собственной, для их совместного будущего. Я никогда не встречал ничего подобного. Думаю, он жил ради дела, потому что вечерами дома, даже если возвращался в восемь-девять вечера или развлекал за ужином каких-нибудь знакомых заказчиков или друзей-махинаторов из оформительской области, он обязательно уходил потом к себе в маленькую комнатку или кабинетик и работал или занимался там до двух-трех часов ночи: читал о музеях и коллекциях, изучал новые способы приобретения, перевозки и продажи быстро растущей по всей Америке когорте богачей прославленных мировых шедевров, полученных сомнительным образом. Я частенько заглядывал в его маленькую каморку в полночь, видел разложенные вокруг каталоги, бумаги, книги и улыбался той преданности делу, которая, если хорошенько проанализировать, была следствием его любви не к искусству, а к деньгам, а точнее, к власти и положению, к свободе быть и действовать, что, как ему казалось, в конце концов будет им достигнуто с помощью денег.

Но именно здесь, как постаралась мне объяснить Ольга, и был заложен подвох. Она признавала, что не знает другого человека, столь же усердно занимающегося самообразованием. Но из-за этого не осознающего очарования и достоинств своей жены, а может, даже равнодушного к ним.

– Подумать только, работает день и ночь! Удивительно, что еще не свалился с нервным расстройством! А как же Альби? – возмущалась Ольга. – Теперь он ни о чем, кроме бизнеса, даже думать не может. Он так увлечен собой, что не обращает на нее никакого внимания. Безобразие! Хотя, думаю, он этого не понимает. Встает и бежит в контору, когда еще восьми нет, и никогда не придет вовремя к ужину. А каково Альби, когда званы гости! И постоянно, если она устраивает ужин или хочет пойти на выставку или концерт, он звонит часов в семь, в половине восьмого или без четверти и объясняет, что ему не успеть и пусть она идет с кем-нибудь другим.

В соответствии с нарисованной ею картиной я вспомнил, что Миллертон в тот вечер тоже опоздал. Как объяснила Альбертина, он позвонил и предупредил, что немного задерживается, не больше чем на полчаса. И действительно появился, как и говорил, слегка запыхавшись, но такой живой и обаятельный, что нельзя было его не простить.

– Понимаешь, – продолжала Ольга, – Альби не так привержена материальному, как Фил. Она на шесть лет моложе и не столь практична. Конечно, ей нравится, когда у нее и у ее семьи есть деньги, но ей не доставляет удовольствия, что он посвящает все свое время их зарабатыванию. И если когда-нибудь у них начнутся проблемы, то именно по этой причине. Альби ужасно больно, я знаю, но, кажется, постепенно она более или менее с этим смиряется. Так все идет с тех пор, как они поженились. Но это не значит, что он на самом деле к ней безразличен или изменяет ей, – поспешила она меня уверить, – должна признаться, что Альби ему дорога, насколько ему вообще кто-то может быть дорог. Для него это на всю жизнь. О других женщинах он и не думает. Я знаю, что ему нравлюсь, но мне ни разу не удалось заставить его хоть как-то это проявить. Кроме того, он дает Альби абсолютно все, что она пожелает и что он в состоянии обеспечить. Ты же видишь, как она одевается и как выглядит их квартира. У нее есть необходимая прислуга. На следующей неделе она получит новый автомобиль, и он планирует снять на лето жилье на Лонг-Айленде. Фил обожает ее, и она это знает, но он так завален работой, что воспринимает жену как нечто само собой разумеющееся, а когда она жалуется, то говорит, что все это ради их будущего. На что Альби отвечает, что молодая она сейчас, а если все так пойдет и дальше, она успеет состариться. И я знаю, что они из-за этого иногда даже ссорятся.

Я начал понимать некоторую тоску и отрешенность в глазах Альбертины. Теперь благодаря Ольгиному описанию состояния дел в этой семье, ее прошлого и настоящего, наряду с очарованием Альбертины, сильным характером и способностями ее мужа, я стал подумывать об этой женщине, исходя из собственных интересов. К тому же, поскольку Альбертине нравилась Ольга и она чувствовала, что я Ольге небезразличен, очень скоро она завела обыкновение приглашать нас – на чай, на ужин, в театр или на концерт. И спустя какое-то время для нас стало обычным делом бывать где-нибудь вместе – Миллертон обычно отсутствовал. Но я заметил, что нам хорошо и без него.

Однажды – между прочим, это случилось несколько месяцев спустя, когда Альбертина, Фил и я стали добрыми друзьями, – я оказался наедине с Альбертиной. Ольга, имевшая многочисленные музыкальные связи (сама она была прекрасной пианисткой), пообещала привести к Альбертине на чай одного скрипача, но ни он, ни она так и не явились. Помню, был январский вечер. Позже Ольга позвонила и объяснила почему. Так что наконец Альбертина осталась со мной наедине и вела себя, как всегда, спокойно. Вскоре, как я и предполагал, позвонил Миллертон и сказал, что не успевает к ужину.

– Но пришел мистер Беренсон, – услышал я слова Альбертины. Ответа Миллертона я услышать не мог.

После этого Альбертина присоединилась ко мне и с каким-то новым выражением в голосе или манере, а может, и в том и в другом – я едва в состоянии вспомнить точный оттенок ее настроения – произнесла:

– Что ж, значит, мы с вами будем ужинать одни. Вы не против?

– Я? Против? – улыбнулся я.

Пожалуй, здесь я должен сказать, что за прошедшие месяцы, с тех пор как я впервые был приглашен к ним на ужин, я стал относиться к Альбертине с бо́льшим интересом и участием. Она выразила восхищение некоторыми моими скульптурами, мы говорили о моей работе и отношении к жизни. Она вызывала на откровенность, ибо обладала весьма доброжелательным и мудрым умом и пониманием, к тому же всегда была невозмутимой и