Галерея женщин - Теодор Драйзер

Когда я виделся в последний раз с Эрнитой в России – на основании наших встреч я и написал этот портрет, – многое еще омрачало ее жизнь, ибо ум Эрниты развивался, пожалуй, слишком стремительно, и хотя ее вера в коммунизм, несущий женщине освобождение, оставалась такой же непоколебимой, она уже понимала, что и на этом пути возможны ошибки и что некоторые начинания будут со временем видоизменены и углублены. А ее былая уверенность в собственных достоинствах и добродетелях сильно пошатнулась.

Я считал, что ей прежде всего нужен отдых, перемена обстановки, душевная близость с кем-то. Она верила в то, что женщина должна быть свободна, но сама она нуждалась в прочной привязанности. В ней, конечно, жила глубокая тоска и жажда близости с человеком, которого она могла бы неизменно уважать и любить. Но возможны ли вообще такие встречи и такие отношения?

Во всяком случае, я убедился, что в России перед человеком открывается широкое поле деятельности, и, несмотря на все трудности, прошлые и те, что могли еще ждать ее, Эрнита решила остаться. По ее словам, она поняла, что жизнь человеческая полна опасностей, перемен, красоты и обманов, она может посылать удачи и удовлетворять человека и может быть неудачна, смотря по обстоятельствам; и все же, даже в худшие минуты, ее вполне можно выносить. И потом, как Эрнита с улыбкой мужественно заявила мне однажды: «В годы моей юности и фанатизма мне казалось, что коммунизм может и должен изменить самую природу человека – сделать его лучше, добрее, развить в нем братские чувства к людям. Теперь я не уверена, что это так. Но, во всяком случае, коммунистическое учение может привести к созданию более совершенного общественного строя, и ради такой цели я всегда готова работать».

Альбертина

Следующее сочинение представляет собой ни больше ни меньше как романтические и очень личные откровения американского скульптора, в свое время довольно известного, который, благодаря интересу ко мне и к моей работе, вероятно, почувствовал, что мне следует об этом знать. Его всегда влекло к драматическому реализму, и он пытался вдохновить им других. Поэтому, следуя его искреннему желанию найти применение этой истории, я без колебаний – теперь, когда прошло шесть лет после его смерти, – воссоздаю из множества предоставленных мне подробностей портрет Альбертины, который занимает мое воображение не меньше, чем более личные образы, относящиеся к моей собственной жизни. Как нетрудно догадаться, не только детали ее характера, но и некоторые важные места и знаменательные события тщательно замаскированы. Тем не менее, будучи весьма вероятными, они создают правдивый портрет.

Альбертина, девушка, по типу ближе скорее к Диане, чем к Гебе или Афродите, с самого начала заинтересовала меня не только классической, сдержанной и, безусловно, холодной красотой, но еще и спокойствием тела и души, которое было следствием вкуса и способности к истинному пониманию, а кроме того, лучше, чем что бы то ни было, умиротворяло и убаюкивало мой нередко раздражительный нрав. Ибо везде, где появлялась Альбертина, царила безмятежность – в городе, на побережье, в горах, на равнинах. И в самом деле, море, небо, лес и тишина, казалось, сразу же отражались в ее характере, настроении, восприятии и даже в благородстве манер и самообладании, всегда отмечавших ее присутствие. Она никогда не тратила зря и не перенаправляла на что-то иное энергию чрезмерного восхищения или мрачной подавленности, и обычно была спокойна и вдумчива и скорее инстинктивно, чем путем какого-нибудь известного мне обучения, рано собрала урожай многого из того, что зовется мудростью.

Сейчас я вспоминаю, что с Альбертиной меня познакомила Ольга. Это случилось на дневном фортепьянном концерте в малом зале Карнеги-холла. Во время антракта Альбертина ненадолго зашла в нашу ложу поболтать. Я сразу же отметил про себя ее овальное лицо с заостренным подбородком, густые и гладкие светло-каштановые волосы и туманно-серые глаза, чувственную грациозность ее фигуры в обтягивающем платье, длинные, тонкие и нежные пальцы. Украшений не наблюдалось, но вокруг шеи была небрежно накинута чернобурка. Сказав несколько слов о солисте, она заговорила о людях, известных большинству из присутствующих, а после – о том, что с Запада приезжает какой-то знакомый, что ее сестра объявила о помолвке и что мужа вызвали по делам в Калифорнию.

После этой встречи я задумался об этой женщине и ее жизни и в конце концов обратился к Ольге с расспросами. История, которую она мне рассказала, подтвержденная многочисленными беседами с самой Альбертиной в последующие годы нашего общения – почти двадцать лет, – весьма меня заинтересовала. Будучи в свои двадцать три или двадцать четыре хладнокровной и безмятежной, она, старший ребенок, происходила, однако, из бедной и неблагополучной семьи, проживавшей в маленьком обветшалом домике в нижнем Джерси-Сити напротив станции Коммунипо центральной железной дороги Нью-Джерси. Ее отец, как позже (почти снисходительно) объяснила мне Альбертина, был человеком эксцентричным и приятельствовал с такими же эксцентричными и никудышными людьми. Когда он брался за работу, что случалось редко, он писал картины и делал мебель, но считал, что его истинное призвание лежит в области музыки или сцены. Он неплохо играл на скрипке и много читал, преимущественно классику. Но, имея взрывной и в каком-то смысле творческий склад характера, он легко обижался, причем часто необоснованно, на то, что считал низким, скрытым и крайне неподобающим пренебрежением со стороны своей довольно большой семьи. На самом же деле, как подчеркивала Альбертина, все семеро детей пребывали перед ним в постоянном трепете. Что еще хуже, он часто напивался и не только отказывался работать, но и впадал в мрачнейшее и ворчливейшее настроение и в такие дни сидел дома, распекая родных за их поведение.

Кроме того, несмотря на сомнительное самостоятельное образование, он не особенно желал, чтобы хоть чему-нибудь учились его отпрыски. Наоборот, им следовало начать работать как можно раньше (он всегда утверждал, что сам