У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ай-яй-яй, какой вы жестокий... — опять осуждающе покачал головой Феликс Иванович. — Впрочем, молодые все жестокие, н-да-а... А вот вы вспомните, пожалуйста, как летом госпиталь горел от зажигалки.
- Помню, конечно.
- А помните, как капитан Зубаткин обгорел, вытаскивая лежачих раненых из огня? Рискуя собственной жизнью — это я вам ответственно говорю, сам видел.
- Ну и что? Раз он такой герой, разрешить ему воровать продукты у тех же раненых? — недовольно спросил Сергей Андреевич.
- Разрешать не надо, но и удивляться не надо. Зло без добра не существует, и если в мире исчезнет первое, то не будет и второго... Я был бы, наверное, самым великим человеком на свете, если бы смог провести четкую линию между добром и злом. Увы, этого сделать невозможно.
- О боже мой, Феликс Иваныч, никак в толк не возьму, к чему все эти глубокие рассуждения?
- А я и сам не знаю, душа моя. Человеку свойственно рассуждать, именно это отличает его от других живых тварей на земле... — Феликс Иванович снова налил себе из фляги спирта, разбавил водой, выпил и заходил по землянке, нюхая корочку.
- Вот вы про Зубаткина рассуждаете, а ведь он поступил как скотина даже по отношению к вам, начальнику госпиталя. На все добро, которое вы ему сделали, он отплатил вам самым натуральным злом! А вы тут вспоминаете, как он раненых из огня выносил! Не он один, все выносили! Попробовал бы отлынивать…
Феликс Иванович остановился, долго смотрел на Сергея Андреевича, наконец спросил:
- А вы замечали, дорогой мой, как очень часто один человек платит другому злом на то добро, которое тот ему сделал? Первый медленно начинает ненавидеть второго, ибо все время чувствует свою зависимость от благодетеля, хотя тот, заметьте, никогда и ни при каких обстоятельствах не напоминает ему об этом. Но человек, которому бескорыстно сделали добро, в глубине души не верит в бескорыстие и все время ждет напоминания, а то и требования отплатить таким же добром, и в ожидании этом томительном зарождается ненависть. В конце концов при случае благодетелю обязательно отплатят... Чем же, вы думаете?
- Хотите сказать, злом?
- Именно, голубчик! — повеселел Феликс Иванович. — Вы определенно делаете успехи.
- Ваш вывод, Феликс Иванович, — вообще не следует делать добра.
- Ну я был бы последним бараном, если бы сделал такой вывод. Но всегда — вы слышите меня, юноша бледный со взором горящим, — всегда в ответ на добро следует ожидать зла! И наоборот!
- Как это? — опять не понял Сергей Андреевич.
- Вы замечали, наверное, как один человек постоянно причиняет зло другому? Причиняет зло многим людям, даже целому народу, не боится и причиняет, причиняет... В результате, голубчик, отдельный человек или даже целый народ сначала ненавидит своего злодея, боится, а потом начинает любить его, да, да, любить страстно, до самозабвения!
- За что же так любят его?
- Да хотя бы за те страдания, которые он причиняет... русский человек люби-ит пострадать... прилюдно, излить горе обязательно на площади! Как говорят, на миру и смерть красна…
Феликс Иванович продолжал говорить еще и еще, слова и фразы извергались из него бурным потоком, мысли мешались, опережая одна другую, но Сергей Андреевич перестал слушать. Парадоксальность выводов подполковника медицинской службы раздражала его, он не соглашался с ней внутренне, вся его сущность человека, воспитанного в советской школе, восставала против сказанного. Однако Феликс Иванович рассуждал совсем не абстрактно — он приложил невероятные усилия, чтобы вызволить Зубаткина из беды. Впоследствии выяснилось, что Зубаткин воровал продукты неспроста — большую часть он менял в деревне на свежие яйца, яблоки и разную зелень, которые шли на кухню госпиталя тем же раненым. Самому Зубаткину перепадала самая малость, Феликс Иванович ездил в штаб дивизии фронта, доказывал, просил, с каким-то начальством пил водку и наконец выпросил этого самого Зубаткина вроде бы на поруки коллектива госпиталя. Немаловажным аргументом было и то обстоятельство, что врачей, а тем более опытных хирургов катастрофически не хватало. Короче говоря, подполковник медицинской службы выручил капитана Зубаткина из беды, спас от трибунала, сотворил ближнему своему большое добро. Дело замяли, влепили выговор по партийной линии за халатное отношение к службе. Расплывчатая и спасительная формулировка. Отделался Зубаткин легким испугом и возвратился в госпиталь всеми презираемый. Он чувствовал, как относятся к нему врачи и медсестры, ходил одинокий и озлобленный... Потом, несколько позже, Феликса Ивановича арестовали и увезли в никуда.
И как же был потрясен Сергей Андреевич, когда узнал, что донос на Феликса Ивановича написал именно капитан Зубаткин! Поначалу он отказывался в это верить — не может быть! Не может человек отплатить своему спасителю такой черной неблагодарностью, но доказательства были неопровержимыми, и пришлось поверить. Как говорят, факты — упрямая вещь! И вот тогда Сергей Андреевич вспомнил рассуждения подвыпившего Феликса Ивановича, свои споры с ним и пришел к невеселому выводу, что абстрактные рассуждения подполковника имели под собой вполне реальную жизненную основу…
Когда Сергей Андреевич рассказал своему новому другу Семену Григорьевичу эту историю, тот ответил, подумав:
- Вполне вероятно, что смерши завербовали его… и выпустили на свободу, и дело замяли с условием, что он будет осведомителем, — бесстрастно размышлял Семен Григорьевич. — Такие вещи практикуются…
- Но как он мог согласиться?
- А что ему оставалось делать? В штрафбат идти, где девяносто пять процентов вероятности, что тебя убьют в первом же бою? Чтобы от такого предложения отказаться, надо, Сергей Андреевич, иметь немалое мужество, которого у вашего Зубаткина не было... обыкновенный слабый человек... хороший материал для работы, как выражаются работники НКВД. И винить этого Зубаткина тоже бессмысленно — у него найдется множество аргументов в свое оправдание... страшных аргументов. Если бы вы их услышали, вы даже посочувствовали бы ему. Там людей перемалывают, как жернова пшеничные зерна — в муку! А вот вашего Феликса Ивановича искренне жаль — глупо себя вел... Как говорят, язык мой — враг мой, избитая поговорка, но уж очень актуальная... Впрочем, может быть, он это и сознательно делал... — Семен Григорьевич задумался, прямо сидя на стуле и глядя в одну точку. Сергей Андреевич подождал продолжения, затем спросил:
- Как это «сознательно»?
- Вы говорили, он еще в гражданскую фельдшером служил? В армии Тухачевского?
- Да, он так рассказывал.
- Когда они тамбовский мятеж подавляли? Да-а, стало быть, он еще тогда насмотрелся на разные... прелести... Понимаете, Сергей Андреич, есть люди... — они крайне редко встречаются в жизни и потому особенно драгоценны — есть люди с удивительно обостренной больной совестью. Даже если эти люди сами не грешили, они способны чужие грехи принять за свои... на себя принять, понимаете? А сколько тогда, в гражданскую, грешили? И белые, и красные... и всякие... Тухачевский совсем не чувствовал на себе никакой вины... никакого греха... И ему подобные... Те, кто в блокаду жрал, напивался и выбрасывал протухшую колбасу в мусорные ведра, греха на душе не ощущают и по сей день. И не ощутят боли совести никогда. Более того, они считают, что все делалось как надо. Кому НАДО — непонятно…
Но есть и другие... такие вот, как ваш Феликс Иванович, например... Они, безгрешные, взваливают на себя грехи других, их совесть болит и стонет за чужие злодеяния.
И от боли этой рождается жгучее желание пострадать… испить всю чашу горя человеческого до дна…
- Это как святые, что ли? — чуть ли не с испугом спросил Сергей Андреевич. В его сознании рассуждения Семена Григорьевича никак не увязывались с плутоватым, саркастичным, пьяным и горьким образом Феликса Ивановича. Ну какой святой, если все время парадоксами рассуждает, если пьет без просыпу, курит и матерщинничает? Какой святой, если в Бога не верует и членом партии состоит? — Как святой, да? — после паузы повторил вопрос Сергей Андреевич.
