У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич

- Не «как», Сергей Андреевич, а просто — святой... Благодаря таким людям и в других душах покудова совесть жива…

Они молча смотрели друг на друга, и молчание это казалось бесконечным. Два человека в маленькой комнатке, два человека, прошедшие огонь войны, голод и ранения, не раз смотревшие смерти в глаза и теперь, казалось, не знающие страха. Но эти два человека боялись разговаривать громко и только здесь, в этой маленькой, похожей на тюремную камеру комнате, могли поведать друг другу о том, что болело на -душе, что мучило и не давало спокойно жить. И в то же время, несмотря ни на что, эти два человека были бесстрашны…

Однажды, выйдя на кухню заварить чаю, Сергей Андреевич услышал, как щелкнул замок в двери и в коридоре послышались осторожные шаги. Он выглянул и увидел Робку.

- Здрасьте... — вежливо поздоровался Робка.

- Доброй ночи, — улыбнулся Сергей Андреевич. — Все гуляем?

- А вы все пишете? — довольно неприветливо ответил Робка и хотел пройти мимо по коридору, но Сергей Андреевич задержал его, поманил за собой, прихватив со стола чайник с заваркой и еще одну чашку. Робка нехотя пошел за ним. Он с любопытством огляделся в маленькой комнатке с небольшим окном, на котором мороз разрисовал белые узоры. Форточка была приоткрыта, и с улицы валил дымный морозный воздух.

- Выпей чайку, — предложил Сергей Андреевич. — Только заварил, вкусно... — и, не дожидаясь ответа, наполнил две чашки.

- Спасибо. — Робка присел на стул, отхлебнул глоток, обжег губы, спросил из вежливости: — Много вам еще осталось?

- Чего? — не понял Сергей Андреевич, но тут же спохватился. — Ах, ты про это? Да как тебе сказать... кажется, немного... а пишешь, пишешь и конца не видишь... все время что-то новое открывается. Чем больше в лес, тем больше дров... — Он невесело усмехнулся, поскреб в затылке, добавил: — Я знаю, ты меня за чокнутого считаешь... дескать, умом мужик тронулся... Но это, Роба, не так…

- Да что вы, Сергей Андреич, — смутился Робка, потому что врач сказал, в общем-то, правду. — Я совсем так не считаю.

- Да? А как же ты считаешь, голубь ты наш сизокрылый? — Сергей Андреич с удивлением и испугом от метил, что стал говорить словами Феликса Ивановича и даже с его интонациями.

- Ну... это у вас увлечение такое... Люди вот марки собирают, у нас в классе есть такие... или этикетки от спичечных коробков, или монеты там разные…

- Таких людей называют коллекционерами.

- Но это же увлечение! Те, кто рисовать любит, карандашом или красками, они что, художники или?..

- Художники-любители... — улыбнулся Сергей Андреевич. — А я любитель бумагу марать. Таких графоманами называют…

- А вы потом это напечатаете и деньги получите? — поинтересовался Робка, прихлебывая чай.

- Ну а как ты думаешь, нужно заплатить человеку за его труд?

- Конечно.

- Значит, получу... Но не это важно. Я соглашусь, чтобы напечатали и ничего не заплатили. Спросишь зачем? Затем, чтобы люди прочитали. И ты в том числе…

Может быть, извлекут что-нибудь для себя полезное… и узнают правду…

- Про жизнь? — не без иронии спросил Робка.

- Не веришь?

- Не знаю... Вообще-то, про жизнь много чего пишут, и все вранье, — посерьезнев, ответил Робка. — Один только человек более-менее правду написал.

- Кто же такой мудрый?

- Джек Лондон. «Мартина Идена» читали?

- Читал... Хорошая книжка. Но есть, Роба, книжки и получше.

- Щас скажете: Пушкин, Толстой…

- Ага, скажу. Не читал?

- Да читал кое-что... стихи там... «Хаджи-Мурата» читал... «Севастопольские рассказы»…

- Эх, Робка, Робка... — вздохнул Сергей Андреевич, с сожалением и грустью глядя на паренька. — Школу кончишь, куда поступать собираешься?

- На работу поступать собираюсь. В институт меня не тянет. Да и у матери с отчимом на шее сидеть не хочется.

- Благородно рассуждаешь... — вновь вздохнул Сергей Андреевич.

- Благородство тут ни при чем — просто суровая правда жизни, — улыбнулся Робка и спросил: — Курить у вас тут можно?

- Давно куришь?

- Не считал... год почти... нет, больше.

- Ну кури... — Сергей Андреевич наблюдал, как Робка достал пачку «Прибоя», выудил оттуда папиросу, прикурил, чиркнув спичкой и сложив ладони домиком, как обычно делают опытные курильщики, чтобы ветер не задул пламя спички. Сергей Андреевич вспомнил, как он сам начал курить, усмехнулся — очень было похоже. И вдруг он спросил, резко меняя тему разговора: — Милку... девушку эту... ее что, из-за Гавроша убили? Извини, что спрашиваю, но тут... болтают всякое.

- А вы больше всякую болтовню слушайте, — нахмурился Робка.

- Ну, брат, на то у меня и уши, чтобы слышать…

Ну ладно, не хочешь, не говори…

- Из-за нее самой, — сказал Робка, желваки напряглись у него под скулами, и он добавил с непривычной для него жестокостью взрослого человека: — Сама виновата... полезла не в свое дело.

- Что значит «из-за нее»? Ведь ее убили? — оторопел Сергей Андреевич.

- Она на Гавроша стукнула, что он кассу в магазине обчистил... а ее за это... кто-то... — Робка опустил голову, сосредоточенно курил.

В комнате повисло молчание. Сергей Андреевич долго смотрел на Робку, о чем-то думал. Доносчиком быть отвратительно, для Сергея Андреевича это было однозначно. Но... неужели у человека нет права выбора? Настучать на вора, обокравшего кассу в магазине, или написать донос на человека, которого ты сам искренне считаешь врагом народа? Ведь ты делаешь и то и другое из искренних побуждений! Тебя так учили, тебе вдалбливали эти незыблемые постулаты день и ночь, в школе и дома, в пионерском лагере и на работе — ты должен, должен, должен! Но не все писали доносы, у многих людей существовала некая брезгливость к подобным действиям, которую они почерпнули из книг великих писателей, от своих отцов и дедов, знавших и другие времена. Позорно доносить! Позорно наушни чать! Но как быть с вором, укравшим деньги? Раньше таким людям отказывали от дома, не подавали руки, подвергали общественному остракизму... все это смешно звучит в наше время, время господства победившего пролетариата, когда и в Уголовном кодексе записано, что ты обязан сообщить, если знаешь, а если не сообщишь, то и тебя ждет кара, суд и тюрьма... Как же быть человеку? Как избежать той нравственной и юридической ловушки, которую ему устроила советская власть? Сообщишь — плохо, не сообщишь — тоже плохо.

А власть, словно ненасытный дракон, смотрит и ждет, когда ты совершишь неверный шаг, чтобы съесть тебя с потрохами. А если эта самая девушка Милка донесла не из страха, а из убеждения? Донесла на вора... Сергей Андреевич вспомнил, как вся квартира собирала деньги несчастной кассирше Полине. И ведь дело обстояло так, что если бы не собрали, то в тюрьму посадили бы эту ни в чем не повинную женщину... двое детей осиротели бы.

И что же было правильным, справедливым? Пожалеть вора, спасти его от тюрьмы, но, как плата за это спасение, в тюрьму сядет невиновный? Чушь какая-то получается, чушь собачья! Сергей Андреевич вздохнул и спросил:

- Ты ее любил?

- Я и сейчас ее люблю... — не поднимая головы, ответил Робка. — Она мне по ночам снится…

- А Гаврош был твоим другом? — опять спросил Сергей Андреевич.

- Был…

- Н-да... ситуация... — Сергей Андреевич прошелся по маленькой комнатке, но это хождение больше напоминало топтание на месте. И вдруг его осенило: — И ты знал, что она... эта Мила собирается донести на Гавроша? Знал, да?

Вновь тяжкое молчание повисло в комнате. Робка поднял голову, долгим взглядом посмотрел на Сергея Андреевича, потом погасил окурок в консервной банке, поднялся:

- Ладно, Сергей Андреевич, пойду я... не буду вам мешать…

- Ты на вопрос не ответил, — настаивал Сергей Андреевич.

- А чего отвечать? Вы и так поняли. — Робка потоптался на пороге комнаты, добавил: — Спокойной ночи…

- Н-да-а, ситуация... — задумчиво повторил Сергей Андреевич, когда дверь за Робкой закрылась.