У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич

- Жив-здоров, чего и тебе желает. Также и мамаше, — лучезарно улыбался Борька. — Просил ждать его и надеяться.

- Отец написал в записке, что денег с тобой посылает. Где деньги? Давай.

- Я что, малахольный, по городу с фанерой шляться? А вдруг тут вместо тебя мусора в засаде сидят?

- Где же деньги?

- В Африке. Завтра съезжу и привезу. Готовь радостную встречу.

- Обязательно. С цветами и оркестром, — ответила Настя.

- У меня тоже вопрос, Настюха.

- Я тебе не Настюха!

- Ну, Настена…

- И не Настена. Привыкли из имен пугалы какие-то делать. Меня Настей зовут. — Она обожгла его взгля дом черных глаз, и Борьке стало на душе хорошо. «Огневая, шалава!» — с удовольствием подумал он.

- К тебе, случаем, Денис Петрович не заглядывал?

- Да он в большой комнате спит, — удивилась Настя. — Ты его что, на физиономию не знаешь?

- Откуда! У меня к нему тоже записочка есть.

Настя пошла в большую комнату, Борька направился за ней. Они разбудили человека, который спал, накрывшись одеялом с головой, этим человеком действительно оказался Денис Петрович. Физиономия у него была небритая, сильно помятая с похмелья и плохого сна. Настя растолковала Денису Петровичу, кто есть такой Борька, и ушла в маленькую комнату. Борька присел рядом с Денисом Петровичем на раскладушку, и некоторое время они, как два волка, обнюхивали друг друга разными осторожными вопросами, наконец каждый убедился, что никакого подвоха нет — каждый являлся тем, за кого себя выдает. Тогда Борька отдал Денису Петровичу записку. Тот прочитал, сунул в рот папиросу, закурил и заодно сжег записочку.

- Пойдем, Денис Петрович, там у девок похмелиться есть, — предложил Борька.

Денис Петрович позвал Тамару, дал ей.денег и наказал сходить в гастроном, купить чего требуется. Тамара оделась и убежала, хихикая. Денис Петрович и Борька сели за стол, выпили и неторопливо заговорили о житье-бытье, об общих знакомых и корешах, кто, кого, когда и где встречал, в каких «командировках», на каких пересылках и в каких лагерях, кто сейчас где — сидит или на свободе. Постепенно перешли к разговору о Гавроше.

- Одиночная кража... по первопутку... — раздумчиво проговорил Денис Петрович. — Пятерик вломят.

В марте будущего года съезд партии намечается, значит, амнистия легонькая будет — как раз для Гавроша…

- Веселую картинку нарисовал, Денис Петрович, — хмыкнул Борька.

- А ты больше мрачные уважаешь? — покосился на него Денис Петрович. — Это дело нехитрое — и дурак нарисует... Вот одного только не пойму, Борис, как его эта Милка паскудная заложила... Такая была своя в доску девка... А ведь у меня на людей — нюх…

- Да ну? — с той же веселостью не поверил Борька.

- Ты «нукать» будешь, когда запряжешь, — нахмурился Денис Петрович, и Борька тут же понял, что переступать опасную черту в отношениях нельзя — Денис Петрович в свой адрес иронии не признает.

- Извиняй, Денис Петрович, к слову сказанулось... А с этой шалавой разберемся, такое дело спускать нельзя.

- Ты разберешься? — внимательно посмотрел на него Денис Петрович.

- А что? — оскалился в улыбке Борька.

- Ну-ну... Бог в помощь…

Настя не слушала, о чем они говорили, уходила, приходила, предложила поджарить яичницу и опять ушла на кухню. Через некоторое время принесла шипящую сковородку и деревянную дощечку, сказала весело:

- Рубайте, волкодавы! А то забуреете с голодухи…

Борис краем глаза все время наблюдал за ней, и сердце его млело, сладко таяло и душа пела — ах, какая деваха встретилась Борьке, вот и угадай поди, где найдешь, а где потеряешь…

Пришла Тамара с сеткой, набитой бутылками и продуктами. Все оживились, Денис Петрович довольно потирал руки, вдруг сказал:

- Ну, Настя, амба пришла твоей вольной жизни!

- Чего это вдруг? — Настя скорчила презрительную гримаску, отчего ее миловидное лицо показалось Борьке еще привлекательнее.

- Борис на тебя глаз положил.

- Ой, держите меня, а то упаду! Да кто он такой-то, твой Борис? Таких Борисов тут знаешь сколько перебывало?

- Что ты молотишь, Настька? — хихикнула Тамара. — Молодой человек тебя неправильно поймет! — и она опять захихикала.

- А каждый понимает в меру своей испорченности! — ответила Настя.

«Интересно сказано, — подумал Борька, — надо будет запомнить».

- Он молодой человек, совсем неиспорченный! — хихикнула Тамара. — Он тебя правильно понимает.

Так они выпивали и «шутили» до поздней ночи.

Потом Борька попросил переночевать.

- Негде голову, что ли, положить?

- Прописка есть, а ночевать негде... — вздохнул Борька.

Ему постелили на полу рядом с раскладушкой, на которой спал Денис Петрович. Тамара ушла и, когда прощалась, тоже хихикала. Настя улеглась на кровати в маленькой комнате. Борька не мог уснуть, ворочался, потом спросил громко, благо, дверь в маленькую комнату была открыта:

- Настя, не спишь?

- Не сплю, — сердито ответила Настя.

- Ты где работаешь-то, Настя?

- На Полянке парикмахерскую знаешь?

- У Малокаменного, в самом начале? — переспросил Борька.

- Я там парикмахером работаю, устраивает?

- Вполне... — улыбнулся Борька, глядя в темное мокрое окно. — Буду бесплатно стричься.

- С чего это ты взял? — из маленькой комнаты отозвалась Настя. — С тебя тройную цену брать буду.

- За что ж это?

- За то, что ты на меня глаз положил.

- Ого! Я первый, что ли? Или со всех тройную цену берешь?

- Щас встану и в зубы дам, — серьезно пообещала Настя. — Шутник на голову свалился... Тебе что тут, хаза воровская?

- А если хаза, чем плохо? — подумав, спросил Борька. — Я ж культурно себя веду... И если кто тебя обидит, Настя, я тому... зубы в глотку вобью, век свободы не видать…

- Слава богу, защитником обзавелась, — вновь насмешливо проговорила Настя, но Борька все же уловил в ее голосе нечто новое — теплоту и симпатию, и снова сердце часто забилось, поплыло, словно лодка по ночной реке, в туман, в тревожно-волнующую неизвестность. Не-ет, все-таки будущее всегда лучше прошлого, подумал Борька, в будущем каждую минуту ждет тебя неожиданность, только в будущем живет надежда. В самые тяжкие и тоскливые минуты и часы лагерного бытия его не покидала надежда. Хотя один бывалый зэк сказал ему: если сюда попал, не надейся выйти. Забудь про свободу и вообще про все забудь. Здесь тебе жить, здесь — умереть.

- Для чего забыть? — не понял Борька.

- Чтоб свобода слаще казалась, — усмехнулся бывалый зэк. — Если каждый день про волю думать будешь — сгоришь без дыма, сдохнешь или с ума сойдешь.

Но у Борьки были железные нервы, и он каждый вечер засыпал с мыслью о свободе, о том, как выйдет на волю... как приедет домой... обнимет бабку, мать, младшего брата Робку... как с корешами встретится... как вольный ветер обожжет ему щеки и выбьет из глаз слезу.

Нет, мертв тот человек, которого покидает надежда или который сам прогоняет ее от себя... который смиряется с тем, что имеет, и ничего не хочет больше. Но Борька был живой, наглый и смелый, кровь кипела у него в жилах. Прошлое он забудет начисто! Что ему прошлое, когда у него столько будущего?! Он возьмет в будущем все! И будьте вы прокляты, поганые менты, судьи и прокуроры! Ловите ветер в поле!

Борька заворочался, спросил:

- Настя, у тебя будильник есть?

- Есть.

- На шесть утра поставь, а?

- Куда это ты в такую рань собрался?

- Тебе за деньгами, чудачка... — улыбнулся в темноте Борька.

- И ставить не надо — уже полпятого ночи.

- Ого! — только и сказал Борька, замолчал, нашарил на полу пиджак, достал оттуда папиросы, спички, закурил. Потом встал, на цыпочках прошел в маленькую комнату, стал искать на столе консервную банку для окурков.

- Ну куда, куда ты топаешь? — спросила тут же Настя.

- Спи, Настя, спи. Я банку для окурков ищу.

- Смотри ты, какой культурный... — пробормотала Настя, засыпая.