Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Кони победил в этом деле. Как побеждал и во многих других подобных, но внутренняя неудовлетворенность и пессимизм на время — только на время! — взяли свое. Он написал прошение об отставке. 15 июня 1891 года Кони был освобожден от обязанностей обер-прокурора и назначен сенатором.

«В Сенат коня Калигула привел, стоит он убранный и в бархате и в злате. Но я скажу: у нас — такой же произвол: в газетах я прочел, что Кони есть в Сенате», — писал в «Новом времени» Буренин.

О том, что творилось в душе у Анатолия Федоровича, когда он ушел с поста обер-прокурора кассационного департамента сената и стал рядовым сенатором, свидетельствует письмо Морошкину:

«Я решил взять Сенаторство. Пожелай мне удовлетворения в этой деятельности, принять которую по некоторым причинам необходимо и чем скорее, тем лучше!» И через несколько месяцев: «…Морально все еще скорблю и не могу примириться со сделанным мною шагом, хотя давно уже сознавал его необходимость. Грусть увеличивает и то обстоятельство (пусть оно останется совершенно между нами), что на несколько дней мне было улыбнулось счастье в смысле соединения моей любимой деятельности с званием Сенатора. Н. А. М[анасе-ин] решился просить Г[осуда]ря назначить меня сенатором с возложением на меня обязанностей обер-прокурора, как это было, во время оно, с Фришем и Бером. Но Государь строго проводит идею несовмещения званий. А как бы было хорошо во всех отношениях это соединение… Боюсь, что прощальные обеды, спичи, подношения и т. д. снова меня расстроят…»

И еще через четыре месяца: «Друг мой, я вижу, что сделал величайшую ошибку, пойдя в Сенаторы. Я совершил нравственное самоубийство, приняв это звание. Я принес в жертву все мои способности, все мои силы для того, чтобы стать в многочисленную комиссию, занимающуюся бесплодною работою над мелочными делами. Тоска грызет меня все это время, масса писания, масса потерянного времени в скучных прениях, масса мелочной работы — гнетут меня. Мин. Юст. докладывал о возложении на меня обязанностей Обер-прокурора — но согласия не последовало. Многолетняя работа с напряжением всех сил, — жертва здоровья и материальными благами, — труд на пользу общества — тяжкие потрясения после 17 октября 1888 г. — все это позабыто и принесено в жертву застарелому и упорному нерасположению… Что делать! Насильно мил не будешь…»

В письмах Анатолия Федоровича этого времени сквозит неутоленное честолюбие, сознание того, что по уму, образованию, по громадному опыту судейской деятельности и беспредельной преданности тому, что он называл «делом Новых Уставов» — он достоин большего, чем быть в ряду, в лучшем случае, безразличных к правосудию людей, именуемых сенаторами. Людей, в большинстве своем, считавших звание сенатора наградой за верную службу, позволяющего провести безбедную старость… «Нравственное самоубийство» видится Кони лишь в том, что он обрек себя на безгласное пребывание в стане малосимпатичных ему людей. Должность же обер-прокурора возвратила бы его снова к живому судейскому делу, предоставила трибуну «говорящего судьи».

Ну что же, не так и много прошло времени, как последовал желанный указ: «Сенатору Тайному Советнику Кони По Именному Его Императорского Величества Высочайшему указу, данному Правительствующему Сенату в Гатчине, октября в 21 день за Собственноручным Его Величества подписанием, в котором изображено: «Сенатору Тайному Советнику Кони Всемилостивейше повелеваем исполнять обязанности Обер-Прокурора Уголовного Кассационного Департамента… с оставлением в звании Сенатора.

Октябрь 29 дня 1892 г.».

Казалось бы, теперь, когда столь желанный пост вновь получен, Кони должен успокоиться. Ему сорок восемь лет, он награжден орденами св. Станислава II и I степеней, орденами св. Владимира IV и III степеней. Он — желанный гость в литературных салонах Петербурга и Москвы. Даже прошлая опала за дело Засулич придает его личности известную пикантность, как шрам на лице у немецкого министра, свидетельствует о его бурной молодости бурша. Правда, если великие мира сего и не напоминают впрямую о мартовском процессе 1878 года, то окружающая их челядь все продолжает видеть в Кони виновника гибели их «доброго барина» (то есть министра Палена) и потому в тысяче ведомственных и административных мелочей, по которым приходится иметь сношения с м-вом, стараются чинить… пакости».

…Все свершилось так, как он хотел, вопреки Победоносцеву, вопреки всем недоброжелателям, вопреки вою реакционной прессы.

Почему же после короткого затишья в его письмах к друзьям снова слышится недовольство своим положением? Брюзжание стареющего сановника? В то время почти все брюзжали, даже самые верные царские слуги. Считалось хорошим тоном ругать между собой в великосветских салонах правительство и порядок, который сами же создали и ревностно охраняли. Может быть, Кони считал, что вправе претендовать на большее? Нет, самолюбие играло здесь роль второстепенную. Все было гораздо серьезнее и глубже. Пройдя путь от помощника секретаря С. Петербургской судебной палаты до обер-прокурора сената, сенатора, Анатолий Федорович испытывал горькое разочарование оттого, что провозглашенные в 1864 году Судебные уставы урезываются и не исполняются, что многие высшие судейские чиновники не знают судопроизводства, не хотят его знать, как не хотят знать глубин народной жизни и относятся к своим должностям как к форме «кормления» за оказанные правительству услуги. «В сущности, всем самовольно и совершенно бесконтрольно управляют министры, случайные люди, без заслуг в прошлом, без достоинств в настоящем. Законодательная деятельность стоит… Прибавь ко всему этому гнусную прокуратуру, состоящую, за исключением новичков, из сплошной бездарности — предводимую холопски-надменным проходимцем в лице прокурора палаты Плеве… Вообще картина непривлекательная и ничего не обещающая в будущем… безумнейший и подлейшия деяния, — лицемерие всех и фраза, фраза, бесконечная фраза». Настоящей общественной деятельности у нас нет, а одна лишь декорация: — благодаря отсутствию здоровой политической жизни общества… опошлена вконец и погрязла в сплетнях и предательстве».

К таким невеселым мыслям пришел Кони еще в 1888 году и не побоялся доверить их бумаге, письму, хотя уже однажды поплатился за это — было вскрыто и доложено государю письмо, в котором Кони просил оказать внимание сосланному «за политику» сыну своей хорошей знакомой Александры Хариной. В то время даже письма высших сановников перлюстрировались.

Приговор правительственному и сановному аппарату современной ему России Анатолий Федорович Кони вынес не только на основании своего личного общения с его «выдающимися» представителями, но — может быть, это и было самым главным, — на основании своего постоянного соприкосновения с жизнью, наблюдая, как осуществляются на деле даже те урезанные, половинчатые права, продекларированные столь любимыми им Судебными уставами 1864 года,