Иные песни - Яцек Дукай

— Прости, глаза закрываются.

— Мой бог, ты ведь сущее дитя…

Аурелия фыркнула сухим дымом. Сажа упала на как раз принесенные сыр и яйца. Яна-из-Гнезна неторопливо смахнула ее хлопья большим пальцем, затем отерла его о рукав блузки, раз, два, три — горизонтальные черные полосы.

— Дитя, дитя, дитя. Не знаю уж, какую роль он тебе предназначил, но своим невежством ты можешь испортить многое, потому — ешь, отчего ты не ешь — потому, по крайней мере, остерегу тебя на будущее.

— М-м, перед чем? Откуда он здесь вообще взялся? Король Вистулии. Я не знала, что мы летим в Острог на встречу с ним; эстлос Бербелек собирался навестить дом. У стратегоса здесь еще осталась какая-то семья, правда?

— Думаешь, зачем ему была победа под Коленицей?

— Убедить Казимира. Тот даст ему войско, они пойдут с Тором на Чернокнижника. Нет? Ну ведь поэтому.

— А попытайся подумать как стратегос. Попытайся подумать как кратистос.

— Зачем? Я — не они.

— Тогда поверь мне на слово: ты могла все испортить.

— Король согласился.

— Что?

— Казимир согласился на все. По крайней мере согласится. Уж точно. Подай мне это вон — спасибо. Согласится, эстлос Бербелек его уже настропалил.

— Ах. Ага. Настропалил. Ну конечно.

— Ты сомневалась? Стратегос победит Чернокнижника, победит адинатосов.

Яна начала ржать, качая и встряхивая головой так, что седая коса завернулась вокруг шеи.

Аурелия доела уху и ослабила тесемки гердонского платья.

— Смеешься.

— Ты и вправду полагаешь, что таковы планы Иеронима?

— Но ведь он собирает армию и союзников, организует наступление, подговаривает кратистосов против адинатосов, я сама была свидетелем.

— Подумай, глупышка: из этого растет его сила, такая морфа открылась перед ним — даже Иллея наперед оплачивает ему то войско, какое он только пожелает набрать. Иероним был бы идиотом, если бы не принял этого; и был бы законченным идиотом, когда бы сразу после всего от этого отказался.

— М-х-м-м, а значит, говоришь, план таков: вытянуть из Госпожи как можно больше, занять наилучшую позицию и удерживать ее любой ценой. А все остальное — лишь ложь, отбрасываемая по мере использования?

— Не все ищут лишь достохвальной смерти на поле битвы. Есть риттеры — и есть те, кто посылает их в бой.

— Нет, — ответила Аурелия. — Есть риттеры — и есть те, за кем риттеры в бой идут. Тот Иероним Бербелек, о котором ты говоришь, — кого бы он повел за собой, откуда бы черпал силу, как бы побеждал? Пред чем должно было б склоняться королю Казимиру? В Форме, опирающейся на ложь, нет силы. Отчего он взял Коленицу, отчего Чужебрат ему покорился? Месть была истинной, ненависть была истинной.

Яна полила краюху медом и теперь облизывала липкие пальцы.

— До сей поры тебя обманывали великие текнитесы псюхэ, девочка, — причмокнула с сожалением.

— О, я верю, что именно это ты и считаешь правдой! — Теперь уже Аурелия засмеялась, заискрились ее глаза. — И, возможно, эстлос Бербелек сознательно позволил тебе так думать. Отчего бы нет? Обман — в тебе. Спроси Антидектеса, из чего родятся страшнейшие болезни — лепра, гнилица, оспа, рак — откуда берутся в людях. Они не появляются у человека сильной Формы. Сома лишь отражает трещину в морфе и внутреннее безумие, ткани бунтуют против тканей. Так лжет тело. И ведь — отодвинь-ка повязку, покажи мне. Ну давай! Ты потянула бы, но отчего-то не наняла текнитеса сомы? Может, уже ни один не справится со столь кривой Формой? А? Ложь — в тебе.

Яна бросала обрезки колбасы собакам, те сбежались под дуб со всего двора, кусались, толкались у ее ног, слишком агрессивных она отгоняла пинками от каменной лавки — но продолжала кормить.

— Ну-ну-ну. Горячий характерец; а может, это Святовид уже успел тебя коснуться, как той старухи? — Яна прищурилась на Солнце, что уже начало заглядывать под ветки дерева, и на лице ее проступила сетка новых морщинок. — Старая Яна и молодая Аурелия. Кто прав? Боги мечут кости. Боги костей не мечут. Впрочем, вскоре мы убедимся — когда Иерониму придется выбирать, поступать ему так или иначе. Ну так что? Сколько поставишь?

— Ты предлагаешь мне спор?

— Ага.

— Не хочу денег.

— Знаю. Тогда на один приказ.

— На какой?

— На любой.

— Нет. Я присягала.

— Тогда на тот, что не помешает твоим присягам.

Аурелия отерла рот.

— Ладно. И ты — один приказ.

— Один приказ.

— Изгоню тебя на Гердон, в Землю Гаудата.

— Да-да, как же. — Яна криво усмехнулась. Кинув собакам последний кусок колбасы, подняла взгляд. Аурелия широко зевнула. — Тебе настолько скучно?

— Нужно возвращаться в постель, иначе упаду лицом в тарелку. Доброй ночи.

Проснувшись в четвертый раз, она проснулась уже надолго. Король со своими людьми успел уехать, и Острожский двор казался пустым. Да и то верно, сколько же людей обитает здесь постоянно? Когда уедет стратегос и люди стратегоса — останутся тут лишь эта пустота и тишина и зеленое сияние леса. Аурелия же проснулась в наитишайший час сразу после рассвета и бродила пустыми коридорами и высокими залами со стенами из старого дерева (первый этаж главной части дома был возведен исключительно из дерева, на фундаменте из почерневших от старости камней). Воздух аж сиял и подрагивал от весеннего солнца, рвущегося в каждое окно, в каждую бойницу, в каждую щель, но, когда Аурелия входила в тень этих стен, что помнили рождение и первую смерть Святовида, ее охватывал холод, почти ощутимый, шершавая материя холода, саван темной влаги, дыхание парило у ее рта, сразу же сгущаясь в том пару. Именно так, по словам Антидектеса Александрийца, цеферы эфирные превращаются в цеферы гидоровые, архэ горячие и влажные в архэ холодные и влажные, или даже самозарождаются и умирают первоэлементы.

Из залы, увешанной головами чащобных тварей, она вышла на подворье — в роящиеся тучи проснувшихся насекомых, в горячее сияние — в сад, в лес. Означенная выжженными по коре рунами тропка вела прямо к острожским рыбным прудам. Подернутые зелеными покровами зерцала вод казались плоскими полянами, раскинувшимися меж вставшими рядами деревьев. Лохматый селянин лениво крутил суковатой жердью в одном из озерец. При виде Аурелии раззявил рот, замер на полудвижении, почти упав за упущенной жердью в темную бездну. Аурелия отступила в лес. Эти деревья: здесь все, что растет, — растет дико, даже то, что высажено и досматривается человеком, яблони, пшеница, лук: полудикие, рвущиеся на свободу, к формам древним, дочеловеческим, бессмысленным. Здесь, глубоко в антосе Святовида.

Она сделала едва десяток-другой шагов и, когда взблеск просеки исчез меж деревьями, совершенно потеряла направление. Шла, куда вел ее уклон земли, спутанные корни, лабиринты то густого, то чуть прореженного подлеска. Девушка уже не могла избегать прикосновения леса, продиралась сквозь влажную зелень, паутина липла к ее коже, сорняки обвивались вокруг ее стоп. И все такое холодное и мокрое… Земля, она находилась на Земле, в мире грязи и хаоса. И все же та же самая морфа отпечатывалась и вне ауры Святовида — грязь и хаос, в телах и мыслях. Люди какие-то недоделанные, недоформированные, раздерганные между морфой и морфой, без прямых линий и четких граней, неустанно пробуют совместить правду с ложью. Неужели такими некогда были все мы, неужели отсюда мы вышли, неужели отсюда извлекла нас Госпожа? Родилась ли Вселенная изо Лжи?.. Но движется она к совершенству, постепенно замещая невероятное вероятным и ложное — истинным. Эволюции и изменения завершатся в миг, когда мы доберемся до Истины, каковая ведь едина и неизменна. Пока же — живем во Лжи, живем Ложью, живем, потому что Лжем.

Она споткнулась об угловатые камни. Между обомшелыми стволами открылось обложенное плоскими булыжниками возвышение. В центре его — подошла, склонилась — поставлен самый большой камень, отесанный в призму с заглаженными сторонами. Теперь, конечно, весь заросший мхом. Призма была высотой в три пуса, но до половины погрузилась в кучу громоздящегося вокруг мусора. Аурелия разгребла его ногою — какие-то кости, черепа, — присела — все одного и того же вида, жуки и многоножки убегали сквозь пустые глазницы и меж челюстями, когда она гребла останки — не человеческие, черепа слишком длинны, узки, с низкими плоскими лбами, с клыками хищников — волки? лисы? псы? Некоторые совсем истлевшие, а некоторые, те, что сверху, пугающе свежие, еще с кровавыми пятнами, не до конца очищенные червями. Кто их сюда сносит и чего ради? Она убрала их от камня, ударила в тот раскрытой ладонью, затем отерла сажу. Как Аурелия и предполагала, на камне была вырезана надпись. Девушка не поняла вистульских слов, хотя алфавит был латинским. Только одно бросилось в глаза: BERBELEK. Это могила, она стояла на могиле. Нашла арабские цифры: 1161 1179. Какой-то родственник стратегоса. Искала имя в непосредственной близости от фамилии. NADIJA. REGINA. SLUVA. А может, это попросту вистульские слова, которых она не понимает. Стратегос никогда не вспоминал ни о чем таком. Может, другая ветвь рода? Но есть ли у него хоть какая-то другая родня?