Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский

в сердце о том, как тяжело вам почти совсем не видеть окружающего мира! Мне кажется, что к потере зрения так же трудно привыкнуть, как и к лишению свободы, и потому я могу сочувствовать вам более, чем кто другой. Мы оба не можем видеть далеко… В этом смысле ведь и я здесь должен считаться слепцом. Я уверен, что если б был с вами, я успел бы передать и вам свое убеждение, что снятие катаракты — не такая уж опасная операция, как вам кажется, но вдали от вас я чувствую свое бессилие и понимаю, что мои слова, как основанные на заочных представлениях, не могут быть для вас убедительными, да и сам я не могу говорить с уверенностью, когда не вижу положения дел собственными глазами…

Сообщите, дорогая, как вы проводите свой день, что думаете и делаете, и как поживают ваши цыплята?.. Всякая маленькая подробность вашей жизни будет для меня дорога и радостна… Что касается до меня, то хотя я по-прежнему и не могу считать себя здоровым, но при однообразной жизни, к которой я привык за много лет заключения, и при помощи различных медикаментов, которые я теперь сейчас же получаю, как только в этом оказывается хоть малейшая нужда, у меня нет никаких опасений, что я вдруг споткнусь и упаду…

Ты жалуешься, Петя, что соседние крестьяне сильно допекают тебя потравами, порубками и тому подобными нашествиями… Что же делать, мой дорогой, такова общая судьба всех землевладельцев в России… Все это происходит от недостаточности школьного образования в крестьянской среде: фабричные и заводские рабочие хотя и вышли в большинстве случаев из тех же крестьян, но уже многие благодаря хорошим училищам стали настолько образованными людьми, что от них кое-чему можно поучиться и нашему брату.

Несомненно, что для тебя жизнь петербургского домовладельца, каким ты был прежде, шла бы спокойнее. Но я вполне понимаю и сочувствую тебе в решении переехать в деревню. Грустно было бы видеть родное гнездо в руках кулаков и, случайно возвратившись на родину, найти на месте нашего тенистого парка, где каждый закоулок пробуждает целую толпу воспоминаний, одни прозаические кочни капусты…

Кстати, вот вопрос, который меня очень интересует. Когда отец обвел валами и канавами усадьбу, из той канавы, что идет за парком, вода по веснам начала потоками спускаться по про^ гону и вырыла там, еще при мне, довольно значительный овраг. В последний год моего пребывания я очень интересовался тем, что будет далее из этого оврага, который, по моим соображениям, должен был делаться все шире и глубже. В каком виде это место, и сбылись ли мои предположения? Это очень интересует меня с геологической точки зрения. Если тут действительно образовался овраг, то на дне его могут валяться вырытые водой окаменелости, вроде тех, которые ты с сестрами, помнишь, помогал мне собирать на Волге. Не попадались ли они тебе?

Теперь поговорим и с тобой, дорогая Верочка!.. Прежде всего поблагодари Александра Игнатьевича за фотографии с нашего островка. Мы, дети деревни, так привязываемся к своим родным местам, что тот, кто вырос в городе, едва ли даже может это понять! А между тем эта привязанность вполне естественна. Мы с детства свыкаемся и дружимся с каждым деревом родного сада… С каждым пригорком и кустом связаны какие-нибудь дорогие воспоминания. Пока живешь в деревне, этого не замечаешь и не сознаешь. Часто даже бывает скучно, особенно в дурную погоду, но зато, когда пришлось надолго или навсегда расстаться со всем этим, сколько милых воспоминаний воскресает в памяти!

Так и теперь со мной…

Когда я смотрю на эти две фотографии, а также и на вашу группу на балконе дома, в моей памяти воскресает целый ряд картин. Я вижу, с какого места на берегу пруда снята каждая из них. Беседка на островке — из чаши кустов на противоположном берегу или из лодки, плававшей под ними. Островок второй фотографии снят с северного берега, около того места, где в мое время съезжали с бочкой за водой для лошадей. За большим ивовым кустом направо стояли мостки, с которых мы спускались в воду во время купания. Этот ивовый куст сильно разросся с тех пор, и один из стволов его упал в воду, но мне кажется, что он еще тот же самый, который знал меня в былые времена. Противоположный берег пруда зарос еловым лесом, а в мое время здесь была еще ровная насыпь, вся поросшая зарослями иван-чая, через которые трудно было пробраться. Я тогда еще не знал, что это так знакомое нам всем растение с длинными, высокими стеблями и кистями красно-розовых цветов на вершине и есть не что иное, как иван-чай, о котором я не раз слыхал и читал… Но как зато обрадовался я, когда, занимаясь здесь ботаникой, узнал наконец это растение и его место среди других — словно среди толпы незнакомых мне людей вдруг наткнулся на друга своего детства!

И теперь я очень люблю это скромное растение и всегда бываю рад, когда его увижу пробивающимся из земли, где-нибудь у забора моего жилища.

Да, милая Верочка! Деревенская природа кладет на нас в детстве неизгладимый отпечаток. Всякий раз, когда из тесных и людных улиц в моей последующей городской жизни мне приходилось попадать на простор полей, на утесы гор или в глубину леса, мне так и хотелось прыгать от радости, и каждое дерево казалось мне моим старым другом. Да и теперь я почувствовал бы то же самое! Так во мне мало солидного, несмотря на то что по макушку погрузился в математические формулы и в структуру вещества…

Что бы вам сообщить о моей жизни?

Здоровье ни хуже, ни лучше, а жизнь идет по-прежнему однообразно и монотонно. Иногда даже, хотя и не надолго, впадаешь в какое-то оцепенелое состояние, но добрые ваши письма всегда вносят луч света в мою душу…

Когда на землю ниспадает

Вечерний сумрак с высоты,

Река неясно отражает

Свои прибрежные кусты.

Так на душе, в часы страданья,

Все в смутный сон погружено.

Молчат и чувства, и желанья,

И все в ней тихо и темно.

Но как в реке с лучом рассвета

Былая жизнь проснется вновь,

Так и в душе на звук привета

Воскреснут вера и любовь,

И вновь блеснут в ее сознанье

Давно уснувшие мечты,

Как в