Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отца я тоже помню очень молодым. Яснее всего представляется мне, как он приходил к нам во флигель два-три раза в день, и какую суматоху поднимали при этом няня и горничная, чтоб успеть до его прихода поправить наши полуспустившиеся от беготни чулки или привести в порядок наши спутавшиеся волоса. Потом, когда мы с Катей и нашей первой гувернанткой поселились в главном доме, я помню, как отец каждый год дарил мне ко дню рождения сначала пистолеты, а потом, много позднее, дал охотничье ружье, и как мы вместе с ним по временам ходили на охоту, но я за все это время, кажется, ничего не убил на лету, кроме одного кулика.
Я очень обрадовался, дорогая, когда узнал, что Верочка иногда читает вам романы. В то время, когда мы жили вместе, вы часто сидели у окна с какой-нибудь книгой из нашей домашней библиотеки. Что именно вы читали, я, конечно, уже не помню, но помню хорошо, что, кроме повестей и романов, вы очень любили стихотворения Пушкина, Лермонтова и Жуковского, а особенно басни Крылова… Я знаю, что теперь в большой славе последние проповеднические произведения Льва Толстого, но, по-моему, ничто не может сравниться с его старыми романами: «Войной и миром» и «Анной Карениной». Из иностранных современных писателей я особенно люблю Брет Гарта, а потому рекомендую его всем. Всякий его рассказ так увлекательно написан, что трудно оторваться, и притом большая часть хорошо кончается, а это немалое достоинство в романах.
Две (присланные мне) моментальные фотографии «Въезд в усадьбу» и «Дом за кругом из акаций» вышли очень эффектно. Судя по освещению и длине теней, обе сняты одновременно, в июле, около семи-восьми часов вечера. При таких сильных контрастах света и теней проявление пластинки с сохранением надлежащей меры было, без сомнения, очень трудно. Однако на обеих фотографиях это смешение дня вверху и ночи внизу между деревьями вышло замечательно хорошо, и детали освещенной части не потерялись. Только где же каменные столбы, вроде двух белых обелисков, которые стояли в мое время при въезде в усадьбу? Или я ошибся и обелиски были построены лишь у флигеля, да еще вторая пара немного далее, при выезде из сада к конюшням? Да нет же! Наверное, и тут были обелиски.
Целую тебя, милая Надя, за твою новую карточку. Как хорошо, что вы все так часто бываете в Борке. В жизни постоянно случается, что родные братья и сестры рассеиваются по разным далеким городам и местечкам, сначала переписываются, а потом по лености перестают и в конце концов становятся совсем чужими друг для друга. А наша семья не поддается общему течению и так или иначе, а все же по временам собирается вместе…
Не могу не отнестись, милый Петя, с величайшим сочувствием и полным одобрением к твоим земледельческим подвигам. Именно так и надо. Я всегда думал, что если уж браться за какое-нибудь дело, то надо делать его со всей энергией, не отступая перед препятствиями. Всю эту местность, которую ты выкорчевал из-под зарослей, я, конечно, хорошо знаю, а к «одинокой сосне» я не раз пробирался через поле ржи, которое ее окружало. Там, под целым шатром сосновых ветвей, оставалась маленькая зеленая лужайка среди колосьев, и о ней никто не знал, кроме меня, потому что никому другому не приходило в голову ходить к этой сосне через целое поле ржи по едва заметной меже, между двумя полосками. Твой сын Шура смотрит молодцом и удивительно как вырос для своих лет. Пиши подробнее о всех его проказах, а если не припомнишь, что написать, то справься у своей жены Марии Александровны, — женщины в этих делах всегда находчивее, чем мы. Я всегда любил детей, и когда смотрю на карточки своих племянников и племянниц, то невольно приветствую их словами поэта:
…Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев…
Кстати, раз дело пошло в этом письме о поэзии: правда ли, что ты тоже пишешь или писал когда-то стихи? Кузина Мери на последнем свидании со мной в Петропавловской крепости говорила мне, что да, и притом очень недурные (наверное, не хуже меня, грешного). Не сохранилось ли у тебя чего-нибудь из них?
Прощайте, дорогие, и будьте счастливы. Почти вся эта зима была в моих краях тусклая и туманная, но в те самые дни, когда я получил ваши письма, небо вдруг прояснилось. Яркое солнце глядело ко мне в комнатку, а вечером перед самым окном показалось созвездие Ориона, и звезды стояли так ярко, что я долго любовался ими. И я невольно подумал, что кто-нибудь из вас тоже, может быть, случайно любуется ими в это же самое время.
Крепко обнимаю вас всех.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
8 августа 1899 года
… Я почти вошел в свою обычную колею.
Вот вы все просите меня писать как можно подробнее о моем здоровье. А что же написать о нем особенного, когда нет никакой новой болезни, а прежние даже перестали беспокоить? От инфлюэнцы я совсем поправился и гуляю теперь очень много. Май и часть июня были у нас прескверные, но зато вторая половина июня и июль вознаградили за все прежние невзгоды и непогоды. Доктор постоянно меня навешает и дает дополнительную легкую пишу в виде молока и яиц. Вся моя беда заключается в том, что после каждого обеда, хотя бы и очень легкого, я несколько часов чувствую тяжесть и сильное давление под ложечкой, как будто там, под сердцем, лежит большой камень. Это ощущение мешает мне не только заниматься, но даже сидеть и лежать, и я должен ходить часа три или четыре после каждого приема пиши. Это — моя главная беда и единственная помеха при научных работах.
С прошлого года доктор предложил мне время
