Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский

за твое милое письмо. Право же, моя дорогая, если б я мог любить тебя еще больше, чем люблю, то непременно полюбил бы за твое доброе послание. Для того чтобы написать такое письмо, нужно иметь любящую, отзывчивую душу, уметь поставить себя на место другого и на время чувствовать его чувствами. Твое письмо меня и растрогало, и утешило в одно и то же время. Дня три подряд у меня затуманивались от него глаза, и я ничего не делал, а только мечтал о вас и все смотрел на ваши карточки, особенно на ту, где ты сидишь рядом с мамашей в какой-то хижине. Это такая прелестная картинка, что более похожа на произведение искусства, чем на действительность.

Да, моя Верочка, много прошло времени, много было и потерь, и радостей с тех пор, как мы расстались, и когда все это разом нахлынуло на меня, то в душе получилась такая смесь счастья и горя, что в ней трудно было разобраться. Но горе мало-помалу улеглось, а радость и счастье остались. Сколько раз в прежние годы, ходя взад и вперед по своей комнатке в длинный зимний вечер, я думал, что, может быть, во всем широком мире нет уже ни одной живой души, которая меня помнила бы и любила хоть немного, и в эти минуты я чувствовал себя таким одиноким и затерянным. И вдруг оказывается, что это были лишь мрачные фантазии, что не только одна моя дорогая мать, но и все вы, сестрички, и брат, и кузина Маша помните и любите меня, и все время заботились обо мне!

Но будет сентиментальничать и говорить о себе. Грустно было мне читать о последних годах жизни отца и о его тяжелой болезни, но известие о его смерти было для меня далеко не так неожиданно, как вы думали. Уже по одному старинному виду его карточки, не говоря об отсутствии положительных известий о его жизни, я давно догадался, что его нет в живых, и неизвестность (если это состояние можно назвать неизвестностью) была едва ли не тяжелее, потому что действовала как бесконечная хроническая болезнь…

Свои детские мореходные опыты на нашем пруде, в водопойной колоде вместо лодки и с парусом из простыни (о которых ты спрашиваешь), я помню очень хорошо. Так же хорошо помню и наши вечерние поэтические прогулки в настоящей лодке вокруг островка, когда окна хижины на островке блестели так таинственно от лунного света, а по волнам на воде тянулась к луне широкая полоса блеска. Помню, как иногда во время нашего катания поднимался над водой туман, и лодка неслышно скользила посреди беловатого облака; берега совсем исчезали из виду, и только смутные фигуры ивовых кустов одна за другой поднимались из тумана как-то совсем неожиданно и близко. Эта любовь к мореходству не оставляла меня и потом. Я очень любил кататься на парусах или на веслах по Женевскому озеру, когда поднимался свежий ветер и лодку бросало, как мячик[42]. А когда пришлось ехать морем из Англии во Францию, то был в полном восторге от того, что поднялся сильный ветер, пароход начал переваливаться с боку на бок и клевать носом воду. Почти все пассажиры убежали в каюты, лакеи начали бегать взад и вперед за медными тазиками, à я только радовался; забрался на самый нос и все смотрел, как он сначала поднимался вместе со мной высоко-высоко и я смотрел с него вниз, как с колокольни, а потом вдруг мы оба (нос и я) бухались в воду и меня всего обдавало брызгами и пеной.

Мне так хотелось бы иметь ту фотографию нашего островка, которую тебе возвратили обратно из департамента полиции. Я писал туда об этом, и мне ответили, что в департаменте не знали о том, что эта фотография имеет такое близкое отношение к моим семейным воспоминаниям — иначе ее, вероятно, не задержали бы. Если вы хотите сделать мне большое удовольствие, то снимитесь группами на островке или в других живописных местах имения и пришлите мне.

Какие именно цветы и древеса ты насаждаешь, Верочка, и где именно? Я, как и ты с Александром Игнатьевичем, умею набивать чучела птиц и зверей. Что же касается до рыб, то это, по-моему, куда труднее. На своем веку я успел набить только одну рыбу — селедку, и притом уже просоленную, из бочонка! Я думаю, что этот подвиг стоит набивки десяти птиц, тем более что селедка была изображена мной плывущей и соответственно утверждена на проволоке.

Ну, прощайте все, мои дорогие! В какие месяцы вам удобнее получать мои письма? Что касается до меня, то в моей жизни ничего не переменилось. Здоровье иногда немного лучше, иногда немного хуже, но в общем осталось без перемены. Одно время, по причине сердцебиений, пришлось приостановить даже главную работу моей жизни — книгу о строении вещества, но теперь я снова принялся за нее. Не бойтесь, что я потрачу на это здоровье, как пишет Верочка. Правильные занятия и научные интересы — это мое единственное спасение. Без них мне было бы совсем плохо.

Целую всех много раз. Любящий вас

Ник. Морозов

Милая мамаша! Зрение не позволяет вам писать ко мне. Так продиктуйте для меня Пете или Верочке хоть немного. Мне так хотелось бы иметь от вас хоть несколько ваших собственных слов.

Коля

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

24 февраля 1898 года

Бесценная моя мамаша!

Обнимаю и целую вас множество раз за те добрые строки, которые вы продиктовали для меня Верочке. Да! будем бодры, будем надеяться на лучшие дни! Теперь, когда я узнал, что вы здоровы, окружены семьей, что ваш день наполнен обычными хозяйственными заботами, исчезла главная тяжесть, лежавшая у меня на душе. Если же нам и не придется более увидеться, то будем радоваться тому, что в последние годы жизни мы не были разлучены душою. Не плачьте обо мне так много, моя дорогая! Человек привыкает ко всему, и для меня прошли самые тяжелые первые годы. Не будем думать, что душевное настроение человека, бодрое