Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

в самом деле прелесть, высший сорт А один, – такого кушанья в его меню еще не встречалось. Она – маленького роста, похожа в легком белом платьице без рукавов на школьницу, у нее мягкие, медленные движения, и она как-то незаметно сразу очутилась рядом с Францем. Не прошло и получаса, как он уже не может себе представить свое существование без этой маленькой канашки. Собственно говоря, ее зовут Эмилией Парзунке, но ей хотелось бы, чтоб ее звали Соней. Так назвала ее Ева, потому что у нее такие русские скулы[531]. «А Еву, – просительно говорит она, – по-настоящему тоже зовут не Евой, а Эмилией, как и меня. Это она мне сама сказала».

Франц покачивает ее у себя на коленях, глядит во все глаза на это субтильное, но упругое чудо и только диву дается, какое ему счастье привалило. Замечательно, как это в жизни бывает: то вверх, то вниз. А человека, который так переименовал Еву, он хорошо знает, это ж он сам был, а она была его подружкой до Иды, эх, оставался бы он лучше верен Еве. Ну да ладно, зато теперь у него вот эта.

Но Соней она зовется у него только один день, а затем он просит пощады, терпеть не может он эти иностранные имена. А раз она из Бернау, то она может называться и как-нибудь иначе. У него, говорит он, было уже много подружек, это она может себе представить, но еще не было ни одной, которую звали бы Марией[532]. А такую ему бы очень хотелось иметь. И с тех пор он называет ее своей Мици[533], Мицекен.

И вот немного погодя – этак во второй половине июля – у Франца случается с ней хорошенькая история. Но не то чтоб у нее вдруг родился ребенок или чтоб она оказалась больной. Нет, это нечто совсем другое, что пробирает Франца до мозга костей, но, в общем, не представляет ничего страшного. В те дни Штреземан собирается поехать в Париж[534], а может быть, и не собирается, в Веймаре обваливается потолок в здании телеграфа[535], а какой-то безработный едет следом за своей невестой, укатившей с другим в Грац, убивает обоих из револьвера, а затем пускает и себе пулю в лоб[536]. Что ж, такие дела бывают при всякой погоде, к ним следует отнести и гибель от неизвестной причины всей рыбы в Белом Эльстере[537]. Когда читаешь что-нибудь в таком роде, то поражаешься; но произойди то же самое на ваших глазах, оно не покажется таким грандиозным, собственно говоря, такие дела случаются в каждом доме.

Франц частенько стоит перед ломбардом на Альте-Шенгаузерштрассе[538], беседует в буфете при ломбарде с тем или иным из своих случайных знакомых, изучает в газетах объявления о покупках и продажах, а в обед встречается с Мици. И вдруг он обращает внимание, что Мици приходит к Ашингеру на Алексе, где они постоянно обедают, такой разгоряченной. Она говорит, что проспала и потому очень спешила, но – что-то тут не так. Потом-то он об этом забывает, потому что девчонка с ним так нежна и ласкова, что вы даже не поверите, а в комнате все так чисто и аккуратно, в цветах, тряпочках, ленточках, как у маленькой девочки. И всегда-то комната хорошо проветрена и опрыскана лавандовой водой, так что сердце радуется, когда возвращаешься по вечерам вместе домой. В постели Мици мягка как пух и постоянно так спокойна и нежна и счастлива, как и в первый раз. И всегда она чуть-чуть серьезна, и он никак не может ее раскусить – думает ли она о чем-нибудь, когда сидит вот так и ничего не делает, и о чем она думает? А когда он, бывало, ее спросит, она только рассмеется и скажет, что ни о чем не думает и что нельзя же целый день о чем-нибудь думать. С этим он согласен.

На дверях их квартиры висит ящик для писем на имя Франца, на липовую фамилию Реккер, которую он всегда указывает для объявлений и корреспонденции. И вот как-то раз Мици рассказывает ему, что она утром ясно слышала, как почтальон что-то бросил в этот ящик, но когда она вышла, то там ничего не оказалось. Франц крайне удивлен и спрашивает, что бы это могло означать. Тогда Мици высказывает предположение, что кто-нибудь выудил письмо из ящика, вероятно – соседи с той же площадки, они всегда подглядывают в глазок, заметили, должно быть, когда приходил письмоносец, и вытащили письмо. У Франца кровь приливает к голове от гнева. Что это такое, уж не шпионят ли за мной? Вечером он отправляется к соседям, стучится, ему открывает какая-то женщина и сразу же говорит, что позовет мужа. Муж – старик, лет 60, а жена молодая, лет 30, не больше. Ну, Франц его и спрашивает, не попало ли к ним по ошибке его письмо. Муж глядит на жену. «Подавали письмо? Я-то только сейчас домой пришел». – «Нет, мне никто не приносил». – «В котором часу это было, Мици?» – «Около одиннадцати, почтальон всегда приходит около одиннадцати». – «Да, – говорит соседка, – он приходит около одиннадцати. Но ваша барышня всегда сама принимает от него почту, когда что бывает, и он всегда звонит». – «Откуда вы это так хорошо знаете? Я только один раз встретила его на лестнице, и он передал мне тогда письмо, а я его тоже опустила в ящик». – «Этого я уж не знаю, опустили ли вы его в ящик или нет. Я только видела, что он вам передал письмо. Ну а мы-то тут при чем?» – «Значит, – говорит Франц – письма на мое имя тут нет? Моя фамилия Реккер. Сюда, значит, никакого письма не подавали?» – «Упаси бог, не будем же мы принимать письма, которые для других людей. Ящика для писем у нас не имеется, сами видите, да и почтальон к нам почти не приходит». Франц угрюмо удаляется с Мици, приподымает шляпу. «Извините за вторжение, спокойной ночи». – «Спокойной ночи, спокойной ночи».

Франц и Мици потом еще долго толкуют об этом деле. Франц сомневается, не следят ли за ним соседи. Надо будет посоветоваться с Гербертом и Евой. Он строго-настрого наказывает Мици сказать почтальону, чтоб каждый раз звонил. «Да я и то уж говорила, Францекен, но иной раз приходит новый, заместитель».

А когда несколько дней спустя Франц неожиданно возвращается домой в обеденное время, Мици уж ушла к Ашингеру, он узнаёт разгадку, нечто совершенно новое, то самое, что пробирает его до мозга костей, впрочем, очень больно ему все-таки не было. Входит он