Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

с женой? Он ее, наверно, тоже… Нет, она сделала это сама, еще до него[522]. Что ты на это скажешь? Веселенькая семейка, Макс, умела жить! А вот и письмо жены: Обманщик! Побольше восклицательных знаков в обращении, чтоб он услышал. „Так как я больше не в силах продолжать такую жизнь, я решила утопиться в канале. Возьми веревку и повесься. Юлия“[523]. Точка». Тот, который читает, покатывается со смеху: «У них в семье ни в чем, видно, согласия не было – жена в канал, а муж в петлю. Жена говорит: повесься, а он швыряет детей в воду. Не желает слушаться, да и только. Конечно, из такого брака не могло получиться ничего хорошего».

Оба – пожилые люди, строительные рабочие с Розенталерштрассе. Но второй не одобряет того, что говорит первый. «По-моему, это очень печальный случай, и если увидеть что-нибудь такое в театре или прочитать в книжке, то и сам заплачешь». – «Ты-то, может быть, и заплачешь. Но вообще – о чем тут плакать, Макс, с чего бы?» – «Да ведь жена же, трое детей. Ну, перестань, довольно!» – «А меня, знаешь, это забавляет, этот человек мне нравится, жаль, конечно, детей, но, с другой стороны, так, за здоро`во живешь, прикончить в один прием всю семью – это, знаешь, я уважаю, а затем… затем, – он снова прыскает со смеху, – я нахожу, хоть ты меня на куски режь, я нахожу, что это так ужасно смешно, как они до самого конца не перестают спорить. Жена говорит, чтоб он взял веревку, а он: вот нарочно не возьму, Юлия, и топит детей, как щенят, в канале».

Его товарищ надел на нос очки в стальной оправе и перечитывает историю еще раз. «Оказывается, муж остался в живых. Арестован. Ну, не хотел бы я быть на его месте». – «Почем знать? Ты же вовсе не знаешь, каково ему». – «А вот и знаю». – «Знаешь? Я, например, представляю себе так, что он сидит в камере, покуривает табак, если он у него есть, и думает: А ну вас всех в…». – «Много ты понимаешь. Не-ет, брат, у него теперь угрызения совести. Он, верно, в камере все время плачет или молчит. Не может заснуть. А ты, брат, напрасно грех на душу берешь». – «Против этого я решительно возражаю. Он прекрасно спит. Раз уж это такой отчаянный человек, то он и хорошо спит, и ест, и пьет, пожалуй, даже лучше, чем на воле. За это ручаюсь». – «Ну, тогда он – подлая собака, – говорит второй, серьезно взглянув на своего собеседника. – И если такому отрубят голову, то так ему и надо». – «Что ж, ты, пожалуй, прав. Он, наверно, тоже сказал бы, что ты совершенно прав». – «Оставим этот разговор. Я закажу себе огурцов». – «Нет, а по-моему, такая газета – очень интересная штука. Вот отчаянный-то, а может быть, ему теперь уж и жаль, что он наделал, бывает, иной раз возьмешься за что-нибудь такое, что не по силам». – «Я возьму свиной головы с огурцом». – «И я тоже».

Новому человеку нужна и новая профессия, а не то можно обойтись и без всякой профессии

Когда вы замечаете у себя на рукаве первую дырку, вы знаете, что пора позаботиться о новом костюме[524]. Тогда сразу же обращайтесь в соответствующую фирму, в магазинах, в светлых, красивых помещениях, за широкими столами вам продемонстрируют богатый ассортимент совершенно необходимых вам принадлежностей туалета.

«Ничего не поделаешь. Что ни говорите, фрау Вегнер, но мужчина без руки, да еще без правой, никуда не годится». – «Конечно, я не спорю, господин Биберкопф, это очень трудно. Но из-за этого не надо еще так сокрушаться и делать такое лицо. Ведь на вас даже страшно взглянуть». – «А что я могу делать с одной рукой?» – «Получать пособие или открыть торговлю». – «Какую торговлю?» – «Газетами, например, или всякой мелочью, или держателями для носков, или галстуками, перед Тицем или где-либо в другом месте». – «Газетами?» – «Ну да, или фруктами». – «Для этого я слишком стар, тут надо быть помоложе».

Это напоминает прошлое, на это я больше не пойду, не желаю, с этим покончено, раз навсегда.

«Вам надо бы обзавестись невестой, господин Биберкопф, она уж вам все скажет и поможет, где потребуется. Она могла бы везти с вами тележку или продавать за вас с лотка, если бы вам пришлось почему-либо отлучиться».

А Франц – шляпу набекрень и выкатывается на улицу, только не хватает нацепить на себя шарманку и играть по дворам. Где Вилли?

«Здорово, Вилли!» Потом-то уж Вилли говорит: «Конечно, многое тебе сейчас не под силу. Но если ты парень неглупый, то все-таки кое-что можешь. Например, если я тебе буду ежедневно давать что-нибудь на продажу или вообще для сбыта под рукой, а у тебя есть добрые знакомые и вы умеете держать язык за зубами, то ты можешь зарабатывать у меня довольно прилично».

А это Францу как раз и нужно. Этого он как раз и хочет во что бы то ни стало. Он хочет стоять на собственных ногах. Хочет того, что сразу приносит доход. Работать? Вздор! На газеты он тьфу, плюет и приходит в ярость при виде этих баранов, газетчиков, и поражается, как люди могут быть такими простаками и выматывать из себя жилы, когда другие тут же разъезжают в авто. Станет он работать! Как бы не так! Это, брат, было, да сплыло. Тюрьма в Тегеле, аллея черных деревьев[525], шатаются дома, вот-вот свалятся прямо на голову крыши, а он, Франц, должен стать порядочным человеком! Смешно, этот Франц Биберкопф непременно желает быть порядочным, что вы на это скажете, ой, умора. Вот смешно-то, вероятно, у меня в ту пору был заскок в мозгах от тюремного сидения. Итак, налево кругом – марш! Денег, денег, человеку нужны деньги.

И вот вы видите Франца Биберкопфа в роли укрывателя, преступника, что ж, у нового человека и новая профессия, погодите, скоро будет еще хуже.

Это – жена, облеченная в порфиру и багряницу и украшенная драгоценными камнями и жемчугом, с золотою чашею в руке. Она смеется. На челе ее написано имя, тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. И упоена она кровию праведников. Сидит блудница Вавилон, упоенная кровию праведных.

В чем ходил Франц Биберкопф, когда жил у Герберта Вишова?

А что он носит теперь? На нем купленный по случаю за 20 марок наличными безукоризненный летний костюм. В особо торжественных случаях на левой стороне груди красуется Железный