Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

им удавалось охватить все большее количество людей. К концу десятилетия некоторые утверждали, что газеты попадают в три четверти американских домов.

Ни один редактор не сделал больше для политизации прессы в 1790-х годах, чем Бенджамин Франклин Баче, внук Франклина. Баче, которого федералисты называли «Молниеносный младший», был самым выдающимся из редакторов-республиканцев, и он возглавил борьбу за новую и особую роль прессы в народной республике. В 1793 году газета Бэша «Дженерал Адвертайзер» (впоследствии «Аврора») утверждала, что пресса обеспечивает «конституционный контроль за поведением государственных служащих». Поскольку общественное мнение было основой республики, а газеты были главным, а в некоторых случаях и единственным органом этого мнения, пресса в Америке, по мнению Баче, должна была стать одним из главных участников политики. Поскольку народ не всегда мог рассчитывать на то, что избранные им представители будут выражать его настроения, газеты и другие институты вне правительства должны были защищать свободы народа и отстаивать его интересы.

Конечно, ничто не могло быть более отличным от взглядов федералистов на отношения народа с республиканскими правительствами. В традиционной английской манере они полагали, что, избрав своих представителей, народ должен молчать и не вмешиваться в политику до следующих выборов. Но «Аврора» Баче и другие республиканские газеты 1790-х годов занялись просвещением народа в отношении его новых обязанностей как гражданина. Чтобы заставить людей отбросить свою традиционную пассивность и почтение и заняться политикой, редакторы-республиканцы призывали людей изменить своё сознание. Они неустанно нападали на аристократические притязания и привилегии, на классическое почтение и приличия и призывали народ отбросить чувство неполноценности перед «хорошо рождёнными» и их так называемыми старейшинами и избирать на государственные посты кого угодно, включая таких людей, как Уильям Финдли, Джедедиа Пек и Мэтью Лайон.

«В представительных правительствах, — заявляли эти республиканские редакторы, — народ — хозяин, а все его чиновники, от высших до низших, — слуги народа». И народ должен иметь возможность избирать людей «не только из нас самих, но, насколько это возможно, таких же, как мы сами, людей, которые имеют те же интересы, которые нужно защищать, и те же опасности, которые нужно предотвращать». Как может «свободный человек», спрашивали они, доверять любому лидеру, «который смело заявляет миру, что в каждом обществе существуют различные классы и касты, возникающие по естественным причинам, и что эти классы и касты должны иметь отдельное влияние и власть в правительстве, чтобы сохранить целое»? Слишком долго «великие люди» из партии федералистов смотрели «на честного труженика как на отдельное животное низшего сорта». Прежде всего, республиканские редакторы нападали на зажиточных дворян как на трутней и паразитов, питающихся трудом простых людей. Такие обеспеченные джентльмены, которые «в большинстве своём были купцами, спекулянтами, священниками, юристами и людьми, занятыми в различных департаментах правительства», получили своё богатство либо по наследству, либо «благодаря своему искусству и хитрости».

Именно таким образом республиканские газеты удовлетворяли эмоциональные потребности тысяч и тысяч людей, стремящихся к среднему положению, особенно в северных штатах, которые так долго обижались на снисходительное высокомерие так называемого лучшего сорта, или «пригархии», как один северный республиканец назвал федералистов. Даже республиканская газета в крошечном городке Цинциннати, штат Огайо, заполнила свои страницы обнадёживающими уроками Французской революции, которые «достаточно доказали, что генералы могут быть взяты из рядовых, а государственные министры — из безвестности самой отдалённой деревни».

В отличие от такого широкого использования прессы республиканцами, федералисты практически ничего не делали. Полагая, что у них есть естественное право править, им не нужно было будоражить общественное мнение, что делали демагоги, эксплуатируя невежество и невинность людей. Федералистские редакторы и печатники газет, таких как Джон Фенно и его «Газета Соединённых Штатов», действительно существовали, но большинство этих сторонников национального правительства были консервативны по темпераменту; они были склонны соглашаться с федералистским дворянством в том, что ремесленникам-печатникам не пристало организовывать политические партии или заниматься предвыборной агитацией.

Даже самый успешный печатник, связанный с Федералистами, Уильям Коббетт, имел очень мало общего с политикой партии. Хотя сам Коббетт был британским эмигрантом, прибывшим в Соединённые Штаты в 1792 году, он не разделял радикальной политики своих соотечественников-эмигрантов. Он любил свою родину и всегда изображал себя простым британским патриотом, восхищавшимся всем британским. Что заставляло его выглядеть сторонником федералистов, так это его глубокая и неизменная ненависть к Французской революции и всем тем республиканцам, которые её поддерживали. На самом деле он не испытывал большой любви к Соединённым Штатам и никогда не стал американским гражданином. Он считал эту страну «отвратительной… годной для получения денег» и мало для чего ещё, а её народ — «жуликоватой, хитрой, плутоватой шайкой». Он косвенно поддерживал федералистов, нападая на республиканцев, чью «ярость к равенству» он высмеивал.

Особенно эффективно Коббетт высмеивал лицемерие свободолюбивых южных республиканцев, которые были рабовладельцами. «Проведя день в пении гимнов богине Свободы, — писал он в памфлете 1795 года «Кость, чтобы грызть» для демократов, — добродетельный демократ возвращается домой, в своё мирное жилище, и спит, держа свою собственность в безопасности под своей крышей, да иногда и в своих руках; а когда его «промышленность» повышает её стоимость, она несёт новому владельцу доказательства его демократической деликатности!» Такой земной сарказм и пламенная инвектива были несравнимы ни с одним другим писателем того времени. Иногда грубость и вульгарность Коббетта смущали даже федералистов.

Поскольку Коббетт был настроен скорее антифранцузски и пробритански, чем профедералистски, он не сыграл той же роли в организации Федералистской партии, которую сыграл Баче в создании Республиканской партии. Однако что Коббетт сделал, так это узаконил многие скрытые лояльности американцев к бывшей материнской стране. «В конце концов, — писал он, — наши связи почти так же близки, как связи между мужем и женой (я избегаю, — говорил он, — сравнения матери и ребёнка, опасаясь задеть нервы некоторых нежных конституций)». Читая Коббета, многие федералисты почувствовали, что наконец-то могут открыто и без стеснения выразить свою давно подавляемую привязанность к Англии, тем более что Англия стала чемпионом европейской контрреволюции, противостоящей всем безумствам и безумствам, исходящим из Франции.

Все аспекты американской культуры — парады, песни, искусство, театр, даже язык — стали двигателями той или иной партии, пропагандирующей Францию или Британию. Республиканцы атаковали театр, в котором доминировали англичане, и, по словам Коббетта, запретили использовать все такие слова, как «ваше величество, милорд и тому подобное», а также появление на сцене всех «шелков, золотых кружев, накрашенных щёк и напудренных париков». Они пели новую песню, приписываемую Джоэлу Барлоу, «Боже, храни гильотину», на мелодию «Боже, храни короля». Они снесли все остатки Британии и королевской власти,