Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

Хопкинсоном на мелодию «Президентского марша», мгновенно стала хитом. Театральные зрители, которые раньше устраивали беспорядки в честь французов, теперь пели дифирамбы президенту Адамсу. В одном случае зрители потребовали, чтобы оркестр сыграл «Президентский марш» шесть раз, прежде чем они будут удовлетворены.

Наиболее впечатляющими были хвалебные обращения, которые сыпались на президента — сотни из них, от законодательных органов штатов, городских собраний, студентов колледжей, больших жюри, масонских лож и военных компаний. Они поздравляли президента с его выступлением против французов; некоторые даже предупреждали, что лжепатриоты, «называющие себя американцами», «пытаются отравить умы благонамеренных граждан и отнять у правительства поддержку народа». Президент Адамс, окрылённый такой непривычной популярностью, отвечал на них всем, иногда с воинственными настроениями против Франции и обвинениями республиканцев в нелояльности, которые не давали покоя даже некоторым федералистам. Президент настолько серьёзно относился к обязанности отвечать на многочисленные обращения, что его жена опасалась за его здоровье; но сам он никогда не был так счастлив, как в эти месяцы, читая своим соотечественникам лекции по основам политической науки.

Адамс призвал провести день поста и молитвы 9 мая 1798 года, и ортодоксальное духовенство на Севере и в Средних штатах ответило поддержкой делу федералистов, тем более что большинство быстро растущего числа раскольников — баптистов и методистов — выступали в поддержку республиканцев. Традиционное конгрегациональное, пресвитерианское и епископальное духовенство ясно видело, что их борьба с неверными связана с борьбой федералистов против Франции и якобинцев в Америке. Джедидия Морс, автор бестселлера «Американская география» (1789) и конгрегационный священник из Чарльзтауна, штат Массачусетс, распространял теорию о том, что Французская революция была частью международного заговора с целью уничтожить христианство и всё гражданское правительство. Опираясь на анти-якобинскую работу шотландца Джона Робисона «Доказательства заговора против всех религий и правительств Европы» (1798), Морс проследил, как этот заговор восходит к центральноевропейскому обществу вольнодумцев под названием «Баварские иллюминаты», проникшему в масонские организации в Европе. Морзе утверждал, что теперь французы замышляют использовать республиканцев Джефферсона для подрыва правительства и религии Америки.

Какими бы абсурдными ни казались эти конспирологические представления, в то время в них верили многие выдающиеся и учёные американские священнослужители, в том числе Тимоти Дуайт, президент Йельского колледжа, и Дэвид Таппан, профессор богословия Холлиса в Гарварде. Не только вера в заговоры и заговорщиков была показателем страха федералистов перед тем, что американское общество сильно деградирует, но такие конспирологические представления часто были единственным средством, с помощью которого просвещённые люди в XVIII веке могли объяснить стечение сложных событий.

Они спрашивали о событиях не «как это произошло?», а «кто это сделал?». Французская революция и перевороты в Америке казались такими судорожными, такими сложными и такими потрясающими, что многие едва ли могли понять их причины. Но если за все эти беспорядки отвечали люди, они не могли быть небольшой группой заговорщиков, как те несколько британских министров, которые в 1760–1770-х годах устроили заговор с целью угнетения колонистов. Они должны были быть частью тщательно организованных тайных обществ, подобных баварским иллюминатам, в которые входили тысячи людей, связанных между собой зловещими замыслами. Многие американцы всерьёз верили, что именно такие заговоры стоят за судьбоносными событиями 1790-х годов.

В день, назначенный президентом Адамсом для поста и молитвы, в народе распространились слухи о готовящемся заговоре сжечь Филадельфию, что заставило многих жителей собирать вещи, а губернатора штата Пенсильвания Томаса Миффлина принять меры, чтобы помешать заговору. В то же время в столице вспыхнули беспорядки и драки между сторонниками Британии и сторонниками Франции, а толпы нападали на редакторов республиканских газет. Федералисты в Конгрессе предупреждали об иностранцах-резидентах, которые замышляют «полностью остановить колёса правительства и положить его к ногам внешних и внутренних врагов». Спикер палаты представителей Джонатан Дейтон из Нью-Джерси объявил, что Франция готовится к вторжению в Соединённые Штаты, и федералистская пресса, ссылаясь на «достоверную информацию» из Европы, подтвердила этот слух.

Конгресс ответил на призыв президента, санкционировав квазивойну, или то, что Адамс назвал «полувойной с Францией». Конгресс ввёл эмбарго на всю торговлю и формально отменил все договоры с Францией. Он разрешал американским военным кораблям в открытом море атаковать вооружённые французские корабли, захватывающие американские торговые суда. Помимо разработки планов по созданию армии, Конгресс разрешил приобрести шлюпы и галеры для защиты мелководных прибрежных вод и одобрил строительство пятнадцати военных кораблей. Бюджет военно-морского флота достиг 1.4 миллиона долларов — за один 1798 год было потрачено больше, чем за все предыдущие годы вместе взятые. Для надзора за новым флотом Конгресс создал независимый Военно-морской департамент, первым секретарём которого стал Бенджамин Стоддард из Мэриленда. Всем этим мерам федералистов республиканцы оказали энергичное сопротивление, и все они прошли с небольшим перевесом.

Республиканцы отвергли идею Мэдисона, высказанную в 1780-х годах, о том, что законодательная власть имеет естественную тенденцию к посягательству на исполнительную. Совсем наоборот, заявил Альберт Галлатин, блестящий конгрессмен швейцарского происхождения из Пенсильвании, который после ухода Мэдисона из Конгресса в 1797 году стал лидером республиканцев. История Европы за предыдущие три столетия, по словам Галлатина, показывает, что повсюду высшие должностные лица значительно увеличивали свою власть за счёт законодательных органов; результатом всегда были «расточительность, войны, чрезмерные налоги и постоянно растущие долги». И теперь то же самое происходило в Америке. «Исполнительная партия» разжигала кризис только для того, чтобы «увеличить свою власть и связать нас тройной цепью фискального, юридического и военного деспотизма». Хотя Галлатин не был уроженцем Америки, он впитал в себя просвещённый страх XVIII века перед высокими налогами, постоянными армиями и раздутой исполнительной властью так же основательно, как Джефферсон или любой другой радикальный виг.

Федералисты были напуганы не только перспективой войны с Францией, но и, что ещё важнее, тем, как она может разжечь гражданскую войну в Соединённых Штатах. Именно жестокость и коварство, с которыми революционная Франция доминировала в Европе, и то, что это могло означать для Америки, по-настоящему тревожили их. Франция, говорили федералисты, не только аннексировала Бельгию и часть Германии, но, что ещё более тревожно, использовала местных коллаборационистов для создания революционных марионеточных республик в Нидерландах, Швейцарии и большей части Италии. Не может ли нечто подобное произойти и в Америке? задавались вопросом федералисты. Не станут ли в случае французского вторжения коллаборационистами все французские эмигранты и сторонники якобинства в стране?

«Разве мы не знаем, — говорил конгрессмен Гаррисон Грей Отис из Массачусетса, который был далеко не самым крайним из федералистов, — что французская нация организовала в других странах банды иностранцев, а также своих граждан для осуществления своих гнусных целей?. С помощью этих средств они захватили все