Отречение - Мария Анатольевна Донченко

у которого не было никакого желания ввязываться в споры с Татьяной, – а впрочем, не только себе. Такого парня ни за что посадили, тьфу!

– Ты что сказал? – Татьяна опешила.

– Что слышала! – огрызнулся Артём. Злость закипала в нём, неистребимая злость на Светку, а теперь и на её мамашу, которая такую доченьку вырастила. – Довели парня! Ни мозгов, ни совести!

– Да как ты смеешь! – задохнулась праведным гневом Татьяна. – Уголовник!

– Смею, смею, – кивнул Артём. – Вырастила шалаву, так слушай правду, что рожу воротишь, не нравится? Ты мне рот не затыкай, ясно?

Артём громко хлопнул дверью, так, что эхо прокатилось до верхних этажей. Опомнившаяся Татьяна ещё что-то кричала ему вслед, но он был уже двумя пролётами ниже, поняв, что спокойно покурить в подъезде и привести нервы в порядок ему здесь сегодня не дадут.

Можно было поехать на работу, хотя утром он позвонил туда и сослался на плохое самочувствие.

Артём вышел на улицу и присел на скамейку. Оперативно-следственная группа уже уехала, оставив каждого из тех, кто её сегодня не интересовал, со своими невесёлыми мыслями.

* * *

И наступил вечер, и наступило утро.

И был суд по мере пресечения.

И в зал пустили всех желающих, чему Артём приятно удивился – раньше такие заседания бывали закрытыми.

Впрочем, содержание их осталось неизменным – иного Артём и не ожидал.

На зрительских местах сидели Артём, Женькина мать Анна и дед Фёдор Петрович.

Артём оказался ближе всех к клетке, и когда Женьку завели внутрь – его лицо в первый и единственный раз осветилось улыбкой. Эта улыбка предназначалась ему, Артёму.

Всё остальное время обвиняемый сохранял спокойное и серьёзное выражение лица.

Судья удалилась в совещательную комнату, вернулась минут через сорок и огласила решение, в котором никто не сомневался:

– Избрать Лосеву Евгению Сергеевичу, 1996 года рождения… обвиняемому по статье сто пятой Уголовного кодекса… меру пресечения в виде содержания под стражей… сроком на два месяца.

Анна закрыла лицо руками.

Фёдор Петрович не проронил ни слова, но всё время, пока судья читала постановление, качал седой головой, словно сокрушаясь, и окружающим не было ясно, что он имел в виду.

Женька слушал постановление молча, с непроницаемым лицом, сохраняя абсолютное спокойствие. Так же молча стоял на своём зрительском месте Артём, и его не отпускала мысль, что это зачитывают его собственное взятие под стражу.

Женька отвёл глаза от герба над судейским столом к оконному стеклу – прямо напротив клетки. За окном падал снег, может быть, последний снег этой зимы, и уж точно, последний для него.

Как это ни было странно и даже глупо – Женька это прекрасно понимал, скользя взглядом по рядам жёлтых деревянных зрительских скамей, но всё же до последнего надеялся, что хоть где-то за эти двое суток появится Светка, и он сможет ей что-то объяснить, ну, или хотя бы попытаться, хотя бы мельком. В конце концов, чёрт возьми, он же погубил свою жизнь ради неё…

Светка не появилась.

Глава тринадцатая

Усольцев стоял перед Калныньшем, как провинившийся школьник. Ему даже не предложили присесть, и уже по этому признаку Алексей понял, что разговор предстоит жёсткий.

– Мы разочарованы в Вас, Алексей, – резко говорил Калныньш, не уточняя содержания понятия «мы», – крайне разочарованы. Протесты продолжаются уже пятый месяц, и для стороннего наблюдателя они начинают выдыхаться.

Усольцев попытался ответить, но Марк не терпящим возражений жестом остановил его, не дав открыть рот.

– Молчите и слушайте. Так вот, с начала декабря по существу с Вашей стороны не было сделано ничего, чтобы вывести протест на новый уровень. Если так пойдёт и дальше, к лету всё вернётся в обычное сонное русло. Увы, третьего не дано – либо волна идёт по нарастающей, либо она спадает. Вы, Алексей, не воспользовались ни парламентскими выборами в декабре, ни президентскими в марте, чтобы перевести события в более серьёзную плоскость. Я имею в виду столкновения с полицией.

– Столкновения же были… – начал Усольцев.

– Алексей, если Вы имеете в виду то, что было в декабре – это не столкновения, это детский лепет. На улицах не было не только убитых, но даже раненых, даже ни одного поджога административного здания или на худой конец магазина! Это годилось для первых дней протеста, но дальше должны были следовать более радикальные действия, – Калныньш рубил ладонью воздух, – Вместо этого Вы месяцами водите по улицам стотысячные колонны с нулевым результатом. Естественно, их рядовым участникам это надоедает, и приходится тратить ресурсы не на развитие, а на то, чтобы поддерживать существующий градус протеста – скажем прямо, невысокий и бесперспективный. Дальше так продолжаться не может и не будет. Если Вы полагаете и в дальнейшем ограничиваться ленточками и шариками – это, безусловно, Ваше право, но наше право в таком случае – сделать ставку на более серьёзных политиков, не боящихся крови и риска.

Усольцев облизал пересохшие губы. Примерно такого разговора он, конечно, ожидал давно, и резкий тон Марка не был для него чем-то удивительным – Калныньш и те, кто стояли за ним, платили ему деньги и имели право требовать от него результата.

Калныньш выдержал тяжёлую паузу.

– Я посоветовался со своим руководством, Алексей. Принято решение предоставить Вам ещё один шанс. Если Вы сами, конечно, этого хотите и будете стремиться этот шанс реализовать. Подумайте хорошенько, прикиньте Ваши возможности и дайте ответ.

– Когда я должен ответить? – Алексею показалось, что ему протягивают соломинку – время на размышление…

– Сейчас, – отрубил Калныньш.

Скажи сейчас Усольцев, что он не может этого сделать, не в состоянии, да придумай он любые красивые слова для прикрытия собственной трусости – что будет тогда? Да ничего, скорее всего, даже заплаченные деньги назад не потребуют, а спишут под какую-нибудь статью