Отречение - Мария Анатольевна Донченко

«Нашла чем гордиться», – подумала Надя и отвернулась, на мгновение утратив контроль над коляской, которая, вывернувшись из её руки, покатилась по ледяной наклонной плоскости вниз.

Надя в ужасе бросилась следом, пальцы её почти коснулись ручки коляски, но стёртые подошвы старых ботинок разъехались на льду, и она упала вперёд, загребая руками воздух, а коляска с плачущим Кирюшей, набирая скорость, катилась ещё полтора десятка метров по горке вниз, прежде чем перевернулась, и прошёл ещё десяток бесконечных секунд, пока Надя вскочила на ноги, добежала до опрокинувшейся коляски и убедилась, что мальчик живой…

Светки в этот момент уже не было рядом – увидев, что Надя выпустила коляску из рук, она быстро скрылась в подъезде, захлопнув за собой металлическую дверь с кодовым замком, и уехала на лифте на свой этаж.

Надя не помнила, как к ней подбежали незнакомые женщины, как помогли поднять ребёнка. Как вызывали скорую помощь, она тоже не помнила.

…В детской больнице двухлетнему Кириллу Лосеву диагностировали сотрясение мозга. Угрозы жизни не было, но мальчик должен был находиться в стационаре.

По коридору сновал медперсонал в голубых костюмах, прозрачных шапочках и белых халатах. Кому-то ставили капельницы. В глазах рябило от кафельной плитки. Остро пахло лекарствами.

Наде врачи позволили находиться с сыном с утра до вечера, но оставаться на ночь не разрешили.

И у неё не возникло никаких подозрений, когда через несколько дней к ней домой явился участковый и подробно опрашивал о происшествии – ведь это был несчастный случай, все видели, что именно несчастный случай, никакого злого умысла, просто очень скользкая горка, и молодая мать не удержала коляску…

Записав на кухне Надины показания и указав ей, где расписаться, участковый покивал, посочувствовал, посоветовал быть осторожнее и ушёл, не замечая ненавидящего взгляда подростка из глубины комнаты.

Женька вышел на волю из спецприёмника восьмого января, по отбытии пятнадцати суток, согласно решению суда.

Об административном правонарушении была направлена бумага в школу, но его это, казалось, совершенно не беспокоило.

Женька и дома-то оказался случайно. Вернувшись домой, он стал ещё больше дичиться окружающих, чем раньше, и ещё больше пропадать на улице. К тому же домашним было не до него – они были слишком заняты травмой маленького Кирилла, и даже Женькино освобождение не стало для них событием, чего он, конечно, ожидал. Ожидал более эмоциональной встречи – пусть будут ругать, кричать, пусть расплачется мать, но чтобы это прошло так незаметно…

Женька смертельно обиделся, но виду не подал.

Он стал прогуливать школу, пропадал на улице допоздна, занятый чем-то своим, никого не посвящая в свои тайные мысли, даже Артёма, с которым, казалось бы, в прошлом у него сложились доверительные отношения и которого он воспринимал как старшего товарища.

Домой Женька приходил к двенадцати или к часу и падал спать на свой диванчик, часто даже не раздевшись или бросив свои вещи как попало, и Анна с тихим вздохом собирала его одежду.

За перегородкой – с рождением Кирюши их комната была поделена платяным шкафом пополам – беспокойно ворочалась Надя, ей нужно было вставать чуть свет и к семи часам ехать к сыну в больницу на другой конец города.

Анна вставала ещё раньше, чтобы успеть собрать дочери поесть, и снова ложилась, пытаясь перехватить ещё час-полтора сна до ухода на работу.

И даже день рожденья Женьки – он родился в январе, и в этом году ему исполнялось шестнадцать лет – прошёл на редкость тихо и незаметно.

Так миновал январь, и к концу месяца Кирилла наконец выписали домой, под амбулаторное наблюдение врачей.

В последних числах января Наде позвонила Неля Коломнина, напомнить – «ты же, наверняка, в курсе», – про крупное общегражданское шествие четвёртого февраля.

В ответ Надя торопливо буркнула, что она занята, у неё болеет ребёнок, и до весны она точно нигде не появится.

Больше Неля не перезванивала, и как Наде ни хотелось полюбоваться Усольцевым на трибуне, эта акция прошла без неё.

А вскоре случилось то, чего никто не ждал.

…Это был обычный зимний день, похожий на все остальные. И такой же похожий на все остальные вечер.

Надя уложила Кирюшу спать и легла сама, готовая чутко проснуться на голос сына.

В маленькой комнате у стариков, Матрёны и Фёдора, долго горел свет, но к полуночи его погасили – улеглись и они.

Не спала только Анна. Она хлопотала на кухне – для неё там всегда нашлись бы дела. Она устала не меньше остальных, и вставать ей нужно было раньше всех, но она взяла себе за правило не ложиться раньше возвращения сына, чтобы позаботиться о нём при необходимости – сложить вещи, а если придёт голодный, то и покормить…

На кухне тихонько, чтобы не мешать никому из уставших за день и отсыпающихся перед следующим днём обитателей квартиры, отбила час ночи радиоточка.

Женьки не было.

Он редко приходил так поздно, но всё же это было более-менее в рамках привычного.

Анна вымыла посуду и убрала в холодильник завтрашнюю еду.

Протикало два.

Звук радио привёл её в себя. Значит, она всё-таки задремала на табуретке у кухонного стола, уронив голову на руки. Анна встала, прошлась в комнату и обратно, чтобы проверить, не приходил ли Женька, не могла ли она проспать его приход.

«Он мог задержаться у приятелей и опоздать на метро», – шевельнулась успокаивающая мысль.

Анна тут же поймала себя на том, что в последнее время совершенно не представляет себе круг общения сына.

«Я поговорю с ним завтра, – решила она, пока мозг снова обволакивало туманом. – Пусть придёт сегодня, пусть только придёт, а завтра я с ним поговорю».

Анна не могла вспомнить, что разбудило её во второй раз – радио, сигналившее три часа, или поворачивающийся в замке ключ. Но произошли эти два события практически одновременно.