Отречение - Мария Анатольевна Донченко

вас кто-то настучал – просто так такие вещи не происходят! Может, из больницы, может, ещё кто… Копию акта тоже не взяли, конечно?

Ошарашенная Анна помотала головой.

– Я ж не подумала…

– А надо думать. И читать надо, что подписываете. Вроде взрослые люди, а элементарным вещам вас учить надо. Я теперь даже не знаю, что вам делать. Что вам там написали по результатам проверки. Будьте очень осторожны в ближайшее время, очень! И Надьке объясни хорошенько, или пускай к нам зайдёт. Не к добру такие проверки, ох как не к добру, и кто знает, что может случиться…

Про себя она подумала, что Надя, скорее всего, совета не послушает и к ним не зайдёт, чтобы не встречаться с Артёмом.

* * *

Борис Даниленков, конечно, ничего не знал заранее и шёл на демонстрацию шестого мая, как на обычную мирную акцию, и во время прохождения колонны по Якиманке мысли его были заняты другими проблемами – рядом с ним шагала Неля, вся радостно-весенняя, в яркой ветровке, прожившая с ним несколько лет и не подозревавшая о его измене, а в паре метров крутилась такая притягательно-манящая Леся, черноволосая, распространявшая запах своих духов. Она приветливо поздоровалась с ними обоими, как будто ничего не случилось, и побежала перекинуться парой слов с кем-то ещё из своих многочисленных знакомых.

С Алексеем Усольцевым Борис не столкнулся непосредственно – тот был занят руководством колонной. И до самого последнего момента он не чувствовал надвигающейся беды, и ничто в это солнечное утро не предвещало грядущих событий.

И даже когда началось – Борис не сразу догадался, что началось, толпа была слишком плотной – он не испугался.

Не испугался не из личной смелости, нет – но потому что не сумел оценить обстановку вначале, а потом стал классическим выразителем принципа «все побежали, и я побежал».

А когда началась свалка с полицией, уже и деваться было особенно некуда – и откуда-то сзади Борису подавали то ли камни, то ли куски асфальта, и он, широко размахнувшись, кидал их вперёд. И по крайней мере один раз точно попал – он увидел это очень явственно, как твёрдый, чёрный, шершавый камень, сжатый в его руке, от этой самой руки оторвался и полетел в сторону противника, и полёт его – он продолжался, может, секунду, может, две, но время замедлилось для Бориса, почти остановилось, и он видел полёт этого неровного камня по дуге, как в школьном учебнике физики, где ещё надо что-то умножать на тангенс угла, он не помнил формулу точно, и слышал свист его, рассекающего прозрачный майский воздух, преодолевающего этого самого воздуха сопротивление, и удар пришёлся прямо в лицо врага, в скулу или в щёку, а может быть, в верхнюю челюсть полицейского – это Борис тоже видел, как и то, как коллеги оттаскивали пострадавшего куда-то за оцепление – дальше уже не было видно, куда. А слева, неожиданно организованные посреди всеобщей сумятицы, какие-то анархического вида парни в масках и палестинских платках опрокидывали передвижные туалеты (а если там кто-то внутри! – промелькнула у Бориса мысль и исчезла), и их движения были быстры, но не суетливы, а чётко слаженны. И Борис вдруг оказался один посреди поля боя. Он протянул руку туда, откуда ему только что подавали камни, но там, позади, не оказалось ни камней, ни соратников, и в радиусе нескольких метров не оказалось вдруг вообще никого. Только мелькали откуда-то вспышки фотоаппаратов – откуда же они взялись? Он огляделся в ужасе и даже успел отскочить на несколько шагов туда, к своим, но наступающие полицейские всё-таки выхватили его из толпы и потащили в ощетинившийся решётками автозак с синими полосами. Борис задержанию не сопротивлялся и двигался туда, куда его волокли, и только перед самым автозаком, уткнувшись лицом в его передний радиатор с двумя крюками, характерными для всех грузовиков такого типа, попытался ухватиться рукой за один из них, но его мгновенно отцепили, практически не сбавляя скорости, и забросили внутрь, в темноту чрева кузова…

* * *

Фотографий было много, несколько десятков. Разложенные на столе в каком-то странном порядке, они составляли странные фигуры многоугольников, но глаза Леси разбегались по разным изображениям, она не могла сосредоточиться и отделить главное от второстепенного.

– Не торопитесь, Олеся, – доброжелательно говорил Павел Дмитриевич, – посмотрите внимательно. Если нужно, несколько раз посмотрите. Отметьте, кого Вы тут узнаёте уверенно – в первую очередь. Потом – кого знаете, но под сомнением…

– Можно, я их посмотрю по одной? – спросила Леся.

– Можно.

Она сгребла всю стопку, выровняла и положила перед собой.

– Вот этого молодого человека – знаете?

Он был изображён на первом же снимке, с открытым лицом, без капюшона, с занесённой для броска рукой, в которой сжимал кусок выломанного из мостовой камня.

– Узнаю уверенно, – без колебаний отвечала Леся. – Даниленков Борис Владимирович, восемьдесят седьмого года рождения.

Куратор удовлетворённо кивнул, ведя запись в блокноте.

– Очень хорошо. Дальше смотрите, может быть, ещё кого-то узнаете.

– Конечно, знаю…

Из кабинета Леся вышла примерно через час. Прихорашиваясь на ходу, она спускалась по лестнице. Мерно стучали каблучки. Тем временем Павел Дмитриевич набирал номер её мужа.

Алексей мог назвать ещё больше участников драки с полицией, чем Леся. И называл уверенно, ссылаясь на номера фотографий, подписанные на обороте карандашом.

Когда и он вышел из кабинета, Павел Дмитриевич несколько десятков секунд, не отрываясь, смотрел на закрывшуюся за ним дверь, после чего вернулся к своим делам.

В верхнем ящике стола у него лежала флешка с записью разговора Усольцева с Калныньшем в девятом году.

Все давно забыли об этой флешке, включая, наверное, и самого Усольцева, и даже Лесю, организовавшую когда-то запись. Однако её время неумолимо приближалось.

А пока Усольцев спускался в метро, вполне довольный развитием событий – всё для него складывалось удачно на всех направлениях, и волна репрессий, которой предстояло развернуться после шестого мая, должна была обойти его стороной. Об этом он позаботился заранее…