Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

малышку здесь. В то время как дети постарше могли помогать по дому, маленький ребенок был лишним ртом, который надо было кормить.

Я побежала в переулок, затем выскочила на улицу. Рикша давно уехал.

* * *

Когда я вернулась в спальню, брошенная малышка все еще рыдала на полу. Ее единственными вещами были туника и свитер, в которые она была одета.

– Перестань плакать, – велела я.

Маленькое чудовище разразилось оглушительным воем.

Схватившись за голову, я села на свои чемоданы напротив нее. От ее криков у меня заболели барабанные перепонки. Я не знала, что с ней делать. Маленькие девочки ценились низко. В Шанхае маленькие девочки не представляли никакой ценности. Их бросали, морили голодом, продавали или использовали для других утех, а ведь некоторым из них было не больше пяти. Я видела, как они, связанные веревкой, забивались в угол возле храма в Старом городе, пока мужчины осматривали их.

Печально было быть девочкой, печально родиться в этом мире, грустно оставаться одной. Но я не несла ответственность за эту малышку. Я встала и взяла свои чемоданы.

Глава 76

Эрнест

Эрнест прислонился к обвалившейся покрытой плесенью стене. Он никогда не чувствовал такой усталости. У него болела спина, голова раскалывалась от обезвоживания.

Ему сказали, что все лица без гражданства должны обосноваться в указанном районе. Поэтому он собрался с силами и, спотыкаясь, зашел в магазин рядом с тюрьмой, где получил регистрационную карточку с напечатанным номером и печатью. Он официально стал резидентом в пределах отведенной зоны, где на все требовалось разрешение.

Разрешение продать его куртку, разрешение продать его «Ролекс», разрешение купить плошку риса. Они выдавались бессовестным евреем, Гойей, который каким-то образом завоевал доверие японцев.

Каким-то чудом Эрнесту разрешили заложить его «Ролекс» за сто новых фаби, выпущенных прояпонским правительством. На эти деньги он снял бамбуковую койку в углу лачуги, принадлежащей китайцу по имени Старый Лян. Мистер Шмидт, Голда и несколько его приятелей жили неподалеку, на улице Уорд-роуд.

– Учтивый тигр все равно остается тигром, – пробормотал старик, увидев Эрнеста. Он процитировал его слова, словно они что-то значили. У Голды были сильные перепады настроения, она то проклинала японцев, то заливалась слезами.

Они были действительно одиноки, как и все беженцы, которым он помогал почти год. Теперь, не имея гражданства, он стал таким же, бездомным и беспомощным.

* * *

Из соломенной циновки перед ним выскочила черная кошка. Из-под циновки высунулась рука, сплошь кожа да кости. Почувствовав головокружение, Эрнест отшатнулся и заметил еще несколько тел, лежащих в углу, грязная дождевая вода стекала под их белыми ногами. Он даже не стал задумываться о том, кто были эти люди – таких было слишком много в эти дни.

Ближе к вечеру, когда апрельское солнце уже не грело, Эрнест решил прогуляться по специально отведенному для них месту. Насколько он мог судить, в этом гетто для лиц без гражданства находились также китайские жители, которые жили здесь еще до оккупации. Их жилища представляли собой двухэтажные лачуги, разделенные узкими переулками.

Гетто, площадью около одной квадратной мили, располагалось в нескольких кварталах от печально известного антисанитарным состоянием общежития. Сначал Эрнест пошел на восток мимо лачуг и заброшенных домов и добрался до илистого берега реки Хуанпу, усеянного ржавыми грузовыми судами и полузатонувшими лодками. На севере он миновал полуразрушенные текстильные фабрики и собачьи фермы и вышел к высокому забору из колючей проволоки, у которого были припаркованы танки, джипы, мотоциклы с колясками и другая бронетехника. Там была даже взлетно-посадочная полоса для истребителей «Зеро». Это была японская военная база.

На юге находился охраняемый Садовый мост, на западе – неизвестный ему район с многочисленными двухэтажными хижинами с картонными дверями и китайскими лавками. Путь преграждал телеграфный столб с деревянной табличкой, на которой было написано: «ЛИЦАМ БЕЗ ГРАЖДАНСТВА ЗАПРЕЩЕНО ПРОХОДИТЬ ДАЛЬШЕ ЭТОГО ЗНАКА».

Здесь не было ни баррикад, ни мешков с песком, ни колючей проволоки. Только японский солдат в форме дремал в коляске мотоцикла. Эрнест мог бы сбежать прежде, чем солдат выстрелит в него. Но какой смысл убегать, если бежать было не к кому?

* * *

Сидя на краю своей бамбуковой койки и прислушиваясь к хриплому кашлю других жильцов, Эрнест уставился на свои кожаные мокасины. Он вместе с сестрой приехал в Шанхай без гроша в кармане, но он боролся за выживание как беженец, нашел любовь, стал популярным пианистом, после бизнесменом, владельцем судоходной компании и богатым финансистом. Теперь, снова превратившись в беженца и человека без гражданства, он лишился абсолютно всего.

Глава 77

Айи

Ее надрывные крики потрясли меня – громкий плач брошенного ребенка с примесью печали и детской невинности. Я поставила чемоданы на пол.

Я хотела вытереть ей нос своим рукавом, но она отвернулась. Я попыталась удержать ее, но она забилась и закричала еще сильнее. Я велела ей успокоиться, и она разоралась еще громче. Это было утомительно, и мне сложно было поверить, что такой маленький постреленок может издавать такие мощные крики.

Может быть, она была голодна. Я тоже хотела есть. Я нашла жестяную банку, в которой Пэйю хранила рис. Внутри осталось всего несколько зерен. Я бросила их в кастрюлю и поставила ее на угольную плиту. Потом до меня дошло, что мне нужно разжечь огонь. Я никогда раньше не готовила рис.

Присев на корточки перед плитой, я бросила в топку спичку, наколола несколько кусочков угля и начала разгонять рукой воздух. Долгое время ничего не происходило. У меня уже руки заболели, но искр по-прежнему не было. Я встала на четвереньки и подула в печь, языки пламени взметнулись вверх, лизнув мое лицо и волосы.

Я вскрикнула, и малышка, которая не переставала хныкать и всхлипывать, снова начала плакать.

– Перестань плакать! Я же сказала тебе успокойся. Ты мне надоела. – Я обожгла огнем челку, но уголь в топке ярко горел. Я проверила кастрюлю, поскольку не знала, сколько времени будет готовится рис. Желудок сводило от голода.

Через некоторое время почувствовав запах горелого, я подняла крышку. Рис превратился в слой черных угольков. Я понятия не имела, что нужно добавлять в кастрюлю воду.

В отчаянии я пнула плиту ногой. Чего бы я только не сделала за еду, которую ела раньше и совершенно не ценила: желеобразный суп из птичьих гнезд, сладкий суп из рисовых шариков с красными финиками, ароматные мраморные яйца.

Наконец-то стало тихо. Я огляделась, малышка исчезла. Я забыла запереть ворота. Я поискала в