На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

так сказать, оживлении нашего тракта народу едет всякого много… гм! Глаза молодые, разбегутся… услужливость эта проклятая, – ну, и шабаш! Да мне-то что? Только бы довезти да сдать…»

Он опустил стекло и выбросил окурок.

«Симсон сказывал, – продолжал думать вслух Иван Демьянович, – что за леший такой? Меня знает, Лопатина знает, всех знает. Расспрашивал, что и как, – подозрительно! Да ведь приметы какие – ничего не разберешь! Всех перебрал – подходящего нет… Что за черт, право, в самом деле? Тс! Едут никак…»

Ему послышался как будто топот конских ног по дороге; прислушался – ничего не слыхать.

Ивовый пень, подмытый дождевыми потоками, сполз со своего места, навис над обрывом и – рухнул в воду. Кони, привязанные к дышлу, шарахнулись и стали рваться; тяжелый дормез заскрипел и покачнулся.

– Тпру, вы, дьяволы! – крикнул Катушкин, высунулся из окна и посвистал успокоительным образом, как обыкновенно свистят ямщики во время водопоя. Лошади перестали биться. Катушкин начал дремать.

На просторном дворе станционного дома уже стояло несколько экипажей, задвинутых до половины под окружающие двор навесы. Подслеповатый фонарь со стеклами, заклеенными бумагой, мигал у столба, в воротах двора. Другой фонарь, поменьше, чуть-чуть освещал покосившееся крыльцо. Если свет этих двух фонарей не был достаточен для того, чтобы въехавший в отворенные ворота тарантас Ледоколова не наткнулся бы на другие экипажи, зато яркие, широкие световые полосы, направляясь из окон, тянулись через весь двор и достигали даже самой глубины навесов, где виднелись серые, вороные, рыжие, гнедые, пегие и всех прочих мастей почтовые лошади, стоявшие тесными рядами у кормовой колоды.

Окна станционного дома были отворены, и оттуда неслись самые разнообразные звуки: брякала посуда, слышались возгласы: «ну, шельма, иси, подлец, ну, иси!» – «На пе… дана… угол от трех красных!» – «Тубо, Трезор, тубо, каналья!» – «Манюся, ты уже шестую никак?» и т. п.

– Боже мой, сколько народу! – испугалась Фридерика Казимировна.

– Да, съезд большой! – говорил Ледоколов, слезая с козел.

Он сидел вместе с ямщиком, и с его непромокаемого плаща вода текла, как с крыши.

– Дальше дорога очень опасна в горах, и в такую погоду до утра никого не повезут! – сообщал он, помогая дамам поочередно выбраться из экипажа.

– Что-то делает теперь наш Иван Демьянович? – произнесла Адель, взбираясь на ступеньки крыльца. – Мама, осторожней!

– Ничего, идите смелее! – говорила сверху толстая, краснощекая баба-казачка, вышедшая в сени посветить приезжим, загораживая от ветра своей пухлой рукой сильно колеблющееся пламя сального огарка.

– Самовары доливай, Авдотья! – кричал голос из вторых сеней. – Скажи Борьке, чтобы еще две бутылки водки спросил у дьячка: проезжие требовают!

– Ах, черт меня съешь и назад не верни! – долетело из открытого окна.

– Мама… – немного струсила Адель.

– Как же мы, что же мы, здесь и так уже много! – замялась на пороге Фридерика Казимировна.

Дверь отворилась. Десятки глаз смотрели на новых приезжих. Кучеренок с сильно развитыми бедрами не донес рюмки до своих свеженьких, розовых губок да так и остановился на полдороге. Усатый блондин собирался положить кусочек колбасы на нос Трезору и держал этот кусочек двумя пальцами. Спелохватов приостановился метать и, на всякий случай, прикрыл кучку скомканных ассигнаций своей широкой ладонью; около него сидела довольно красивая блондинка с громаднейшим, почти вертикально укрепленным шиньоном, несмотря на дорожный костюм, сильно напудренным, и грызла ногти на своих пальчиках, сверкавших чуть не полудюжиной разнообразных перстеньков. За ними виднелись плечо в кителе со штаб-офицерским погоном, спина в казачьем мундире и пара ботфортов со шпорами, принадлежащая кому-то, должно быть, лежащему на диване и, несмотря на шум, похрапывающему с носовым присвистом.

Для приезжих дам отвели следующую комнату, поменьше, отделенную от первой только тоненькой перегородкой, не доходящей даже до потолка. Г-жа Брозе и ее дочка, потупив глаза и подобрав свои шлейфы, прошмыгнули через первую комнату под перекрестными взглядами всего общества; даже Трезор, не спускавший сначала глаз с куска колбасы, и тот обратил внимание на Фридерику Казимировну, обнюхав полу ее щегольского бурнуса.

Ледоколов притворил дверь за дамами и остался в первой комнате, все проезжие оказались более или менее знакомыми ему, со всеми приходилось встречаться на пути: то на пароходе, то в Самаре, то в Оренбурге или же просто на станциях.

– Господа, мы продолжаем? – объявил Спелохватов.

– Э-э, позвольте! – протянула спина в казачьем мундире. – Это все насмарку, и это тоже, и это тоже!

– Просто дух захватываете! – произнес штаб-офицер и разобрал пальцами свои густые, черные бакенбарды.

– Что так? – спросил зеленоватый чиновник, сидевший в углу и упрекавший перед этим «Манюсю» в неумеренности.

– Барыня хороша!

– Дочка?

– Маменька то есть – фах! Шик-особа. Глазами так и работает. Вы с ними знакомы? – обратился он к Ледоколову.

– Почти нет! – отвечал тот.

– Э, да это все равно, отрекомендуйте меня, представьте… ну, пожалуйста!

– Отрекомендуйтесь сами, коли хотите. Нельзя ли чаю или чего-нибудь горячего? – спросил он казака-смотрителя.

– Сию минуту закипает. Авдотья, скоро, что ли?

– Что же вы? – говорила спина в казачьем мундире, опершись обеими руками на стол для поддержания равновесия и пытливо глядя на банкомета.

– У меня готово, – произнес тот. – Верочка, отойди подальше, дышит в самое ухо…

– Eh bien!3 – Понтер сделал нетерпеливый жест рукой. – Мечите, что же вы?

– Деньги на стол!

– Что?

– Деньги. Ваша ставка так велика. Вы хотите отыграться на одной карте…

– Что же, вы мне не верите, вы мне не верите?..

– Это мое правило!

Блондин с усами оставил в покое своих собак и подсел к столу; подошел и штаб-офицер-бакенбардист и начал рыться и пересчитывать в своем бумажнике.

– У меня денег много… Я не знаю, выдержит ли ваш банк, а денег у меня много… Миронов… Миронов, черт… скотина!

В двери стремительно ворвался молодой казак-драбант4, по всем признакам только что проснувшийся.

– Шкатулку мою сюда… живо! Денег у меня нет, ха, ха, ха!

– Это мое правило! – пожал плечами Спелохватов.

Миронов принес шкатулку. Шкатулку отперли. У Верочки заблистали глазки, заблистали ярче, чем розетки на ее пальчиках, она даже покраснела немножко и нежно взглянула на обладателя такой ценной шкатулки.

– Мечите…

Спина в казачьем мундире была, что называется, далеко на втором взводе, и потому в ее манерах проявлялась необыкновенная размашистость и развязность, между тем как язык словно распух и с трудом ворочался во рту.

– Вы в Ташкент едете? – спросил кто-то у Ледоколова, скромно приютившегося у другого столика в стороне и разбиравшего чайный погребец.

– Вы меня спрашиваете? – он поднял голову.

К его столу подошел господин, которого он не заметил с первого раза. Вероятно, его скрывала громадная, изразцовая печь, выдвинувшаяся чуть не на середину комнаты. Это