На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

стоит над ними повозиться, – рассказывал малоросс. – А в каменном угле нужда предстоит великая, такая, что без него, пожалуй, ничего не пойдет…

– Лесов мало?

– Какие леса, все сады, не станет же сарт6 рубить на дрова деревья, которые рассаживал поштучно, ну, валит он только те, что попорчены, их на небольшой обиход хватает… Ну, а заводская деятельность – это совсем другая статья…

– Мы с вами, кажется, уже имеем удовольствие быть знакомыми? – приподнялся Катушкин со своего дивана.

Он присмотрелся к говорившему и узнал его.

– Да-с, припоминаю. Вы у Хмурова7 прежде служили, потом у Перловича8, потом у… кого бишь это еще?..

– Да мало ли у кого, вот у Федорова9, потом сам по себе пробовал; к Перловичу опять перешел, да мы не поладили… Во многих местах…

– Теперь у кого?

– У Лопатина, Ивана Илларионовича, вы еще их не изволите знать? Из новых негоциантов!

– Слыхал проездом в Самаре, потом в Оренбурге!

– Помогите, помогите! – раздался вопль за перегородкой. Это был голос госпожи Брозе. Катушкин рванулся на призыв.

– Что случилось, что?.. – спрашивал он.

Холодный, предрассветный ветер врывался в открытое окно. Фридерика Казимировна закрылась с головой под одеяло и оттуда только слышалось сперва громко, потом все тише и тише: «Помогите… ах, помогите… помогите…»

Адель приподнялась и испуганно смотрела на открытое окно; рука ее держалась за медный подсвечник, готовая к защите. В комнате было почти темно, потому что ветер затушил свечу.

– Что случилось? – спрашивал Катушкии, целомудренно отворачиваясь от полуоткрытого бюста Адели.

– Я сама не понимаю, – говорила девушка. – Окно распахнулось, кто-то ввалился, упал, опрокинул вон тот стол и опять ушел через окно. Я не понимаю, что это такое?..

– Разбойники, это разбойники… – стонала госпожа Брозе.

Катушкин сообразил кое-что. Он подошел к окну, заглянул в него, захлопнул и запер задвижки, улыбнулся и собирался уходить.

– Ну, спите спокойно, теперь к вам никто больше не ввалится, я принял меры!

– Иван Демьянович! – Фридерика Казимировна выглянула немного из-под одеяла.

– Что прикажете?

– Спите здесь с нами…

– Мама, это что за глупости?.. – произнесла Адель.

– Ада, молчи. Ну, или вот что, возьмите пистолет и ходите под окном…

– Не беспокойтесь больше, я за вашу безопасность ручаюсь. Прощенья просим-с, приятного сна-с. Ну, народ! – вздохнул Иван Демьянович, выходя опять в общую комнату.

Ледоколов и малоросс вышли на крыльцо, намереваясь тоже провести остаток ночи в экипажах.

Все тарантасы, несмотря на то, что лошади, привезшие их, спокойно и совершенно отдельно от них жевали овес у колоды, поскрипывали и покачивались; это в них возились, укладываясь на покой, их владельцы. Везде слышались шепот, вздохи, сопение и даже иногда легкое чмоканье…

У одного тарантаса, засунувши голову под экипажный фартук и привстав на подножку, виднелась спина в казачьем мундире.

– Маня… – шептала спина.

– Тс! Муж может проснуться! – чуть слышно говорил из тарантаса голос кучеренка.

– Ты придешь ко мне, не правда ли?.. Вон стоит моя коляска. Ангел мой, я буду ждать…

– Убирайся, продулся весь в пух, а туда же лезет с нежностями!

– Маня, ведь не в деньгах счастье… жизнь моя…

– Тише!

В тарантасе послышалось откашливание… Спина в казачьем мундире отскочила.

– Ты, Манюся, однако, очень не заходи! – шептал зеленоватый чиновник.

– Без тебя знаю! – отвечала его «Манюся».

Невдалеке блеснул огонек сигары. Там, закутавшись в туземный халат10, сидел Спелохватов. Ему не спалось, и он рассчитывал что-то, то загибая, то разгибая вновь свои изящные пальцы.

– Вот, батенька, попался было, – говорил сидящий на водопойной колоде блондин с длинными усами. – Задвижку-то они не заперли, я прислонился, понажал – окно бац! – и распахнулось, а я стоял в это время на одной ноге… что-то опрокинулось у них, зазвенело сильно…

Он потер себе рукой колено и, прихрамывая немного, пошел куда-то в темный угол.

– Вот вам причина тревоги, слышали? – заметил малоросс. – Ну, прощайте пока!

Скоро все успокоились окончательно.

С солнечным восходом все уехало со станции. Дормез раньше всех выбрался на дорогу, благодаря предусмотрительности Ивана Демьяновича и его знакомству со смотрителем.

Уже на двадцатой версте обогнал его тарантасик Ледоколова, и когда ямщик свернул лошадей немного на косогор, чтобы объехать дормез, то Ледоколов заметил, как из окна дормеза весело улыбалось и кивало ему хорошенькое, молодое личико.

– Адель, ты ведешь себя непозволительно! – укоряла дочку Фридерика Казимировна.

– Только бы довезти да сдать благополучно, а там не наше дело! – бормотал Катушкин, сидя на козлах и пуская дымок из своей трубочки.

– Эй, вы, други! – покрикивал ямщик.

Бурченко – так звали малоросса – сидел рядом с Ледоколовым и приподнял свою фуражку, заметив девушку в окне дормеза.

Приятели уговорились продолжать путь дальше вместе, на половинных издержках, что оказалось весьма удобным и для того, и для другого.

Звонко гудели колокольчики; весело смотрело солнце, поднявшееся над зубчатой линией губерлинских гор; еще не просохшие после ночного ливня скалы сверкали мириадами блесток; и серебристыми нитями тянулись по дороге наполненные водой колеи.

Начинало пригревать. Свежий горный воздух так животворно действовал на нервы путешественников, возбуждая аппетит и заставляя их пристально всматриваться вдаль, в то место, где из-за густой зелени, в лощине, краснела крыша новой почтовой станции.

VI. «Энергические меры»

– Вот это, видите, вправо, кустики чуть чернеют за тем бугром, – это уже последние, и не встретите вы долго теперь ни одного путника… потому началась степь…

Бурченко, произнося эту фразу, пустил кольцом дымок из своей маленькой трубочки и задумчиво стал вглядываться в беспредельную равнину, расстилавшуюся перед глазами путешественников.

– Вон и церковь орская почти пропала из глаз; прощай, Русь! Надолго ли? – вздохнул Ледоколов, привстав в тарантасе, и оглянулся назад.

– А что загадывать? Обживетесь, придется по душе – может, и на всю жизнь останетесь, а нет – что же, вы к тому краю не пришиты, в том же тарантасике и назад приедете! – говорил спутник и стал напевать сквозь зубы какой-то характерный малороссийский напев.

Маленький, легкий, прочный, словно выкованный из литой стали тарантас казанской работы тихонько катился по мягкой степной дороге. Ямщик-киргиз, спустив совсем с плеч грязную рубаху и подставив свою темно-бронзовую, закопченную дымом и покрытую толстым слоем жирной грязи спину под жаркие лучи полуденного солнца, дремал на козлах, распустив веревочные вожжи. Лошаденки киргизские, заморенные усиленной гоньбой, чуть плелись, что называется, собачьей рысцой, обмахивая хвостами степных оводов, целыми роями налетавших на их наболевшие, покрытые ссадинами спины.

Давно миновали кое-какие поля и огороды, разведенные орскими жителями, миновали бахчу с арбузами, что на десятой версте от городка, в самой степи, засеял казак-переселенец, миновали и сторожевой шалаш