На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

был худощавый брюнет довольно высокого роста, с длинными усами, с добрыми, веселыми глазами, несколько рябоватый, и в голосе его ясно слышался малороссийский акцент.

– Да, в Ташкент! – отвечал Ледоколов и невольно подвинулся, как бы предлагая подле себя место подошедшему.

Есть натуры, которые располагают к себе с первого взгляда. Это была одна из тех симпатичных натур, и Ледоколову вдруг очень захотелось разговориться и познакомиться покороче с малороссом.

– Скука такая, право, сидишь здесь всю ночь, – пробовал заснуть, не мог; шумят очень… Вы в первый раз едете?

– В первый!

– А я так вот уже третий. Каждый раз давал себе слово не возвращаться более, а поживешь годик в России, и опять потянет…

– Вы служить едете?

– Нет, я уже послужил довольно там, будет с меня. Так собираюсь поработать частным человеком… Я, знаете, немного горное дело маракую, так вот хочу попытать счастья!

– В самом деле? – обрадовался Ледоколов! – Так мы по специальности товарищи: я тоже горный инженер!

– Вот и прекрасно, может, вместе работать будем!

Минут через пять они совершенно сошлись и разговаривали, как самые старые знакомые, почти приятели.

Доски тонкой перегородки не совсем плотно приходились одна к другой. Фридерика Казимировиа смотрела в одну щелку, Адель в другую. Усатый блондин, пробравшись по завалинке к окну из комнаты, смотрел в стекло, хотя и сильно затаявшее изнутри, но все-таки позволявшее рассмотреть все, что происходило в комнате. Впрочем, он ничего не видел, кроме широких форм госпожи Брозе и менее широких, но не менее грациозных форм ее дочери.

– Смотрителя березинской станции видели? – спрашивал бакенбардист зеленоватого чиновника.

– Видел, это пятая станция от города, кажется?

– Уж там какая она счетом, не знаю. А глаз у него левый видели? Хорош?

– Подбит сильно!

– Моих рук работа… Приезжаю – лошадей не дает: кроме курьерских, все в разгоне… Ну, понятно, результаты известные: он получил в рыло, а я вследствие этого получил лошадей. Позвольте-с!

Он сложил вчетверо бумажку, прикрыл ее девяткой и протянул к банкомету.

– Вот этот тоже второй раз едет, – малоросс кивнул головой на Спелохватова. – Барыню его я не знаю; это он в Петербурге себе раздобыл, я с ним прежде встречался; он там пообчистил публику… С Батоговым5, покойником, приятели были. Вы не слыхали про Батогова?

– Нет, не слыхал!

Ледоколов с любопытством наблюдал изящные манеры Спелохватова.

– Хорошо играет. Смотрите: рукава немного засучены, как у фокусников, колода словно святым духом вертится между пальцами, а пальцы-то, пальцы также играют… Музыкальные руки. Что это за барыни с вами едут?

– А, право, не могу вам сказать определительно, я их захватил по дороге, у них экипаж сломался в овраге, верст пять отсюда… Едут в Ташкент. Обстановка роскошная, по всем признакам – авантюристки!

– Хлебные персоны, коли не глупы, в убытке не останутся. Эки пальцы… эки пальцы!.. Смотрите-ка, в Петербурге случалось мне наблюдать подобные манеры в домах у Неплюйцына и Брулева, там у них собираются в ночки темные, осенние этого ремесла художники… Вот и этот барин той же школы… Ловко!..

Малоросс заметил что-то уже очень замысловатое в движении рук игрока и даже крякнул от удовольствия.

– Однако это вы бьете подряд уже пятую карту! – протянула спина в казачьем мундире.

Спелохватов пожал плечами.

– Вы имеете! – он пододвинул ставку к бакенбардисту.

– Ага, заполучил малую толику. А ну-ко уголок опять…

– Ах, черт меня съешь… опять!

– Одиннадцатую тысячу пропирает! – шептал кучеренок зеленоватому чиновнику.

– И не оставит… хоть бы его попридержать; а то что толку. Вот ты с ним с самого Бузулука возишься… и останешься с носом!

– Ведь я же тебе уже передала шестьсот!

– Гм! Шестьсот – тут большим пахнет…

– Ва-банк со всяким чертом… идет… – горячилась спина в казачьем мундире.

– Позвольте, я сочту! – остановился Спелохватов.

– Пойти поглядеть, это интересно. Пойдемте! – пригласил малоросс Ледоколова.

Приятели встали и подошли к столу.

– Ипполит Карлович… – нежно произнес кучеренок.

– Madamе?.. – отозвался казак.

– На два слова…

Спина в казачьем мундире, шатаясь, подошла к кучеренку, тот стал шептать ему что-то на ухо.

– Гм!.. Буду глядеть в оба! – произнес Ипполит Карлович и вернулся к столу.

Ледоколов и его новый знакомый не спускали глаз с пальцев банкомета; Верочка незаметно толкнула его в бок. Брови Спелохватова немного сдвинулись.

Карта была весьма крупная. Целая гора бумажек лежала у банкомета под локтем, такая же гора лежала прикрытая сверху надорванной двойкой.

Медленно, с расстановкой ложились карты направо и налево.

Верочка вышла из-за стола и начала прохаживаться по комнате.

– Теперь он готов бы послать к самому сатане всех трезвых наблюдателей! – шепнул малоросс Ледоколову.

– Ай! – во все горло завизжала Верочка.

Все обернулись.

– Какой большой паук, какой страшный… – хныкала блондинка, указывая со страхом на крохотного паука, мирно притаившегося в трещине стенной штукатурки.

– Бита! – отчетливо произнес Спелохватов.

Малоросс расхохотался, махнул рукой и пошел на свое прежнее место, Ледоколов пошел за ним.

– Ах, сколько он денег потянул к себе. Ах, сколько денег! – томно шептала Фридерика Казимировна и вдруг воспылала непримиримой злобой к обладательнице напудренного шиньона.

– Кокотка какая-нибудь, – ядовито прошептала госпожа Брозе и добавила:

– Чего бы нам поесть, Адочка?

В воротах блеснул неожиданно знакомый рефлектор лопатинского дормеза. Иван Демьянович дождался-таки ямщиков с колесом и прибыл, наконец, благополучно на станцию.

Гроза понемногу стихала. На прочистившемся небе кое-где замигали звездочки, и только вдали чуть слышались в горах громовые перекаты, да на самом почти горизонте вспыхивали по временам отблески молнии.

С прибытием Катушкина все оживилось за перегородкой.

Явились разнообразные спиртовые приборы, всевозможные консервы и закуски, запахло свежезаваренным чаем, и жесткие станционные диваны покрыты были ковром и чистыми простынями, да как покрыты! Все ехидное население бесчисленных трещин старой мебели могло целую ночь безуспешно блуждать под полотном, и самый маленький клопик, будь он самых микроскопических размеров, не нашел бы себе лазейки, чтобы выбраться на поверхность и попробовать прогуляться по жирному, розовому телу Фридерики Казимировны или по стройным формам ее прелестной дочки.

Мало-помалу разошлось и остальное общество по своим экипажам. В большой комнате остались только Катушкин, Цербером расположившийся на диване, у самых дверей дамской комнаты, Ледоколов с малороссом, нашедшие себе бесконечные темы для разговора, и пара ботфорт, так и не просыпавшаяся с тех пор, как завалилась с вечера, только теперь эти ботфорты были согнуты под прямым углом, грозя всем близко проходившим своими ржавыми шпорами, и виднелись еще широко натянутые, вытертые от давнего употребления кавалерийские рейтузы и развороченные полы такого же сюртука, из кармана которого висел конец бумажного цветного платка и блестела стальная окова портсигара.

– Да, капитальные залежи, такие, что