На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

место письма: «Зная впечатлительность Адели, мне весьма приятно было бы, если бы дорогой случаи к развлечению представлялись как можно реже („случаи к развлечению“ было подчеркнуто). Говорю с вами откровенно, уважаемая Фридерика Казимировна, ибо вы женщина опытная и поймете сами, в чем дело. Много теперь едет к нам всякого народа3, и молодого, и старого; найдутся непрошеные провожатые, попутчики; дорогой знакомство сводится быстро: люди в день, много два, становятся на короткую ногу, в дружбу лезут, а там… эх! Да вы, как я уже сказал, сами понимаете… не велика мне радость будет, если Адочка приедет ко мне с занятым сердчишком, а то, пожалуй, и еще того хуже. Вы не можете представить себе, что со мной делается, сплю и во сне вижу ее, наяву в глазах представляется… Эх, кабы я связан не был!.. Катушкину приказано от меня…»

Дальше уже шло все такое, что читала и Адель, а когда Адель занималась перечитыванием дозволенных материнской цензурой мест, то Фридерика Казимировна в это время обыкновенно глубоко вздыхала и произносила с особенным чувством:

– Ах, что это за человек, что это за удивительная душа, и как красив еще, несмотря на свои лета; впрочем, что же это и за лета в самом деле: каких-нибудь… и так далее.

А в бельэтаже за общим столом собралось большое общество; Адель была права, когда говорила: «там так весело; шумят, разговаривают». Там, действительно, очень много шумели и разговаривали.

– Трезор, иси, подлец! Диана, сюда. О-го-го-го! Э, послушайте, там внизу, турните кто-нибудь Минерву, вон она, шельма, под ларь забилась: ну, иси, ну, иси, на, на!.. – кричал, стоя на площадке лестницы, блондин с длинными усами.

– С целой псарней вояжируете… – обратился к нему весьма пожилой чиновник, только что собственноручно выбравший из садка пару живых и вертлявых стерлядок.

– Со всей семьей!

– Так-с!

– Нельзя же; там4, говорят, фазанов и разной дичи столько, сколько у нас в Рязани ворон. А та-та-та! Так ее, так ее! Да берите прямо за ошейник; она не кусается!

– Породистые?

– Настоящие аристократы собачьей породы… Ну, ну, ты что! Теперь лизаться? То-то!

– Господа обижаются, что собак с тарелок кормите, а потом энти самые тарелки… – начал один из прислуживающих за столом лакеев.

– А ну их, твоих господ!..

– Тс!.. Тс!.. – послышалось в разных местах.

– Мне небольшую рюмку простой водки! – подошел к буфету мальчик в кучерской поддевке и в лакированных сапожках. У этого мальчика были необыкновенно развиты бедра, и высокая грудь волновалась и сильно вытягивалась из под красной кумачной рубашки.

– Манюся, ты это уже третью? – предупреждал кучеренка тощий зеленолицый господин в полувоенном костюме, около которого, рядом с прибором, лежал туго набитый портфель с медными оковами.

– Я маленькую! – пропищал кучеренок.

– Костюм для путешествия, особенно продолжительного, весьма удобный! – заметил сосед зеленоватого господина. – Знаете ли, из экипажа ли вылезть, в экипаж ли вскочить, опять пройти пешком прекрасно… с юбками это все не так способно!

– Если бы она была еще хорошо сложена, ну, это я понимаю, – наклоняется к уху своего супруга худенькая дама, – а то этот противный жир, фи, даже смотреть неприлично!

– Э, гм! – соглашается супруг, откашливая рыбью косточку и впиваясь глазами в этот противный жир.

– Смотри лучше себе в тарелку, тогда не будешь давиться костями! – язвительно замечает ему супруга.

А на другом конце длинного стола самое видное место занимал господин с громадными русыми бакенбардами с проседью. Он громко и энергично рассказывал, соседи внимательно слушали.

– Я туда вот уже третий раз еду, и мне эта дорога вот как известна!

Господин с бакенбардами вытянул кулак и разом распустил все пять пальцев.

– Эх, как бы приятно было иметь вас своим попутчиком! – вздохнул тот самый старичок, что справлялся о породе собак на лестнице.

– И эти все фаланги, тарантулы и скорпионы действительно очень опасны? – спрашивал сосед справа.

– Ну, да, смотря, как придется, – многозначительно произнес оратор, – как придется!

– Это неутешительно!

– Надо привыкать: меня вот раз двести кусали, ничего, обтерпелся!

– Самое ужасное, говорят, это когда придется проезжать через Кара-Кумы? – спрашивает сосед слева.

– Да, да, вот я вам расскажу. Приезжаете вы на станцию. Стой – где станция?.. Ни следа: там колеса кусок валяется, тут головешка какая-то чернеет, и лежат только одиноко на раскаленном песке, в рамке с выбитым стеклом, почтовые правила о взимании прогонов и непричинении никаких обид и увечий ямщикам и смотрителю!

– Только-то? – удивляются со всех сторон.

– Только. Ямщик, этот косоглазый дьявол, сейчас лошадей выпрягает и марш-марш в степи, только вы его и видели; и остаетесь вы одни на произвол судьбе, пескам и всем четырем ветрам, и сидите день, сидите ночь, еще день, еще ночь, там неделя за неделей, месяц за месяцем…

– Ну, что вы говорите!.. Это невероятно!

– Отчего невероятно? Понятно, кто-нибудь поопытней подъедет и выручит, а там вы и сами наберетесь ума-разума и других будете выручать в свою очередь!

– Ну, вот, видите ли, все-таки есть исход!

– А позвольте полюбопытствовать: в чем, собственно, состоит эта спасительная опытность?

– В чем?

– Да-с?

– А вот в чем-с!

Господин с бакенбардами встал, подошел к столу, где лежала его фуражка и еще что-то, взял это «что-то» и положил его на стол перед своим прибором.

– Нагайка?

– Она самая. Вот вам альфа и омега путевой премудрости!

Господин с собаками подошел к столу и стал за стулом: его очень заинтересовал рассказ опытного путешественника.

– Я делаю так, – начал рассказчик, – приезжаю на станцию или, правильнее сказать, в место, где предполагается станция, и с ямщика глаз не спускаю, сторожу его, как кот сторожит мышь, что высунула в щель свою голову. Ну-с, тот, конечно, сейчас лошадей выпрягать торопится, бестия, так что сбрую рвет зубами, а я тем временем из тарантаса вон; киргиз на лошадь, а я на него; сгреб за шиворот: стой! «Эй, тюра5, кой!» – значит: оставь, пусти! – «Нет, врешь, не уйдешь: лошадей!» «Ат берды»6, каналья! «Где я лошадей возьму? – плачет мошенник: – Мои совсем пристали, дальше не пойдут, а других нет, где они – я не знаю, я с той станции, не мое дело!» А я сейчас бац! Вот этим самым инструментом! – Оратор приподнял нагайку. – Вой, вой! Я сейчас опять бац! А за воротник крепко держу; не вырвется. Благим матом визжит киргиз, на всю степь заливается, а тут сейчас и благие результаты этого концерта: из-за одного бугра лошадей ведут, из-за другого хомуты несут, колеса у вашего тарантаса снимают, салом мажут, лошадей вам запрягают, прогонов не берут, разве сами что-нибудь дадите, и с поклонами