Милосердие солнца - Юлия Июльская

И всё стало странным, ненужным, раздражающе живым. Даже мёртвая жухлая трава погибшей природы казалась слишком яркой. И серое небо — слишком солнечным. И хотелось тьмы, покоя, без времени и пространства, без материи и без жизни.

Так она оказалась здесь. И осталась на целую вечность. Никто её не искал. Никто не ждал и не звал. И она наслаждалась своим одиночеством. Тоскливым, но таким знакомым, таким родным.

Это было хорошее путешествие, Норико. Но пора возвращаться домой. Пора вспомнить, кто ты есть на самом деле. Бакэнэко. Одиночка, в своём непринятии окружающими могущая посоревноваться даже с тэнгу.

— И что ты здесь разлеглась?

Ну здорово, рассудок совсем помутился. Норико мысленно отогнала наваждение и плотнее свернулась в клубок.

— Я понимаю, ты отдыхаешь, и всё-таки мне бы пригодилась твоя помощь, Норико.

Она разлепила один глаз — просто чтобы убедиться, что никого нет и всё это игра её заболевшего сознания.

Но она стояла рядом. В каком-то слишком уж простом — в один слой? теперь-то Норико знала, какой это стыд, — кимоно. И смотрела на неё так… Так, как умела смотреть только она.

— У меня бред, да? — осторожно поинтересовалась Норико.

— Только если ты готова меня так оскорбить, — улыбнулась Киоко.

Норико поднялась, всё ещё не веря своим глазам.

— Ты мертва…

— Точно.

— Тогда как ты…

— А это не Ёми разве? — осмотрелась Киоко.

— Ёмоцухира. Здесь нет времени для людей. Если ты мертва, ты не можешь со мной говорить. Ты должна была проскочить это место за мгновение. Как остальные. — Она мотнула головой в сторону, где чужие призрачные ками мелькали, то появляясь, то исчезая.

— Норико, я не представляю, о чём ты говоришь. Но я совершенно точно умерла — это ни с чем не спутать, — и я совершенно точно говорю с тобой. А теперь иди сюда и дай мне обнять себя добровольно, пока я не начала душить тебя насильно.

Её глаза сверкнули лазурью, и Норико почувствовала, как Ёмоцухира возмутилась, небытие затрещало, недовольное таким грубым вмешательством.

— Ты слишком живая для этого места, — с сомнением произнесла она. — Но ты точно Киоко! — И с громким «мр-р-ря» она вскочила ей на руки и прижалась мордочкой к подбородку, вжимаясь в тело, чувствуя её ками — родную, настоящую, любящую.

Киоко поцеловала её в макушку не меньше сотни раз, пока нещадно душила Норико, но впервые та была не против и даже не пыталась сопротивляться, только сильнее прижимаясь к ней.

А потом что-то завыло совсем рядом, и Норико, спрыгнув вниз и вцепившись зубами в ногу Киоко, вернулась во дворец.

— Я могла бы и сама, — сказала Киоко, вылезая из низкого густого кустарника, куда они вернулись. Ночь была тёмной и холодной, небо затянули тучи, ветер крутился в ветвях, заигрывая с ними, пытаясь расшевелить спящую жизнь.

— Как ты вообще пробралась в Ёмоцухира? — Норико решила пропустить её возражения. — Ты… странная.

— Я не знаю, сама ничего не понимаю. Но! Теперь у меня есть это. — Она вытащила из-за спины огромный обоюдоострый меч. И как же он сверкал!

— Погоди. Это…

— То, с чего всё началось, — кивнула Киоко. — Я и подумать не могла, что в итоге буду держать Кусанаги в руках.

— Ты где его взяла? Он же… Ты знала, кто его украл?

— Долгая история. И очень глупая, если совсем уж искренне, — улыбнулась она. — Я бесконечно рада тебя видеть, Норико, но нам нужны все. Только скажи мне, как Иоши? Он же не умер следом? А то есть у него дурная привычка…

— Живой, — буркнула Норико. — Если о нём вообще так можно сказать.

— Тогда я к нему, а ты соберёшь остальных?

Она была такая счастливая, совсем не похожая на ту Киоко, которой была перед смертью. В этой мёртвой Киоко жизни было больше, чем в живой когда-либо.

— С этим могут быть трудности, — нехотя признала Норико. И только позже поняла, что трудности эти ещё больше, чем предполагалось.

* * *

Светлый павильон никогда не был по-настоящему светлым. И неясно, отчего его вообще так назвали. Мрачное полупустое помещение для встреч, которые почти никогда не бывают ради чего-то хорошего. Светлым он назывался словно в насмешку или чтобы блюсти баланс: что-то должно быть и в нём хорошего, хотя бы имя.

Ёширо и Чо отправились в дорогу, Хотэку — на Западе, она — мертва. Во дворце почти не осталось тех, кто мог быть ему дорог или хотя бы по-настоящему приятен. Весь Иноси, переполненный людьми, казался пустым. Даже более пустым, чем прежде.

Только Норико была ещё здесь. Бакэнэко, что удерживала его среди живых, пока он не закончит. А закончить всё не удавалось. За войну он не слишком переживал — Юномачи уже справлялся с этим, справится и снова. Да, дела не очень хорошо идут, и те свитки, что приходят от Кунайо-доно, дышат отчаянием, но Иоши чувствовал: эта беда только вершина. Где-то под ней лежит что-то тёмное, что он, вопреки своим убеждениям, смог бы назвать чистым злом.

Норико должна была понять. Она тоже это чувствовала. Но она ушла, и он смиренно ждал её возвращения. Только это ему и оставалось.

Об этом он думал, глядя на пустую стену, на которой плясали отсветы тётина. Об этом думал, когда ветер снаружи затих. И об этом думал, когда сёдзи раскрылось — и взошло солнце. Но не то, что сверкает в небе. Его солнце.

Она стояла на пороге не улыбаясь, в каких-то тонких одеждах, что сливались с самой ночью. Ветер трепал её волосы и подол, рукава кимоно, а Иоши вдруг сделалось жарко. Они ли это, или то зло добралось до него, помутило разум, предстало в виде той единственной, что могла сломить Иоши, возродить надежду, чтобы затем растоптать?

Словно чувствуя его колебания, она сделала шаг навстречу, и тогда за её ногой проскочила тень — Иоши отпрянул.

— Ну ты дурак совсем? — Норико вскочила внутрь. — Закройте эту каморку, там такой холод.

Киоко усмехнулась, но сёдзи задвинула. Иоши смотрел, всё ещё не веря. Она? Но как это возможно? Он был там, когда она упала без чувств. Был, когда лекари подтвердили — мертва, точно мертва. И был, когда Кагуцути, приглашённый на церемонию мико, забрал её тело, а ками отправилась вместе с Сусаноо в Рюгу-дзё или к Созо. Так он думал.

К нему протянулась рука, на вид — живее его собственной. Такая же смуглая, такая же нежная, и больше всего на свете ему хотелось её коснуться. Он посмотрел ей в глаза — всё те же. Глаза — отражение ками? Глаза ведь нельзя изменить? Так она говорила. И сейчас не