Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

В Верхнем городе было настоящее столпотворение: чтобы пробраться сквозь гущу людей, уходило отчаянно много времени. «Ну же! Дайте пройти! — мысленно умоляла я. — Скорее! Шевелитесь!» Меня не оставляли ужас и смертельная тревога.

— Пришли! — наконец воскликнула я. — А вот и башня!

Одна из башен дворца Ирода маячила в зловонном тумане. Мы свернули за угол, потом еще раз, и оказались посреди неимоверного скопления народа, запрудившего улицу. Люди были повсюду, даже на крышах домов. Я подумала, не собираются ли забить камнями какую-нибудь женщину, и огляделась в поисках скорчившейся несчастной жертвы, обвиненной в прелюбодеянии или воровстве, — этот ужас мне был знаком не понаслышке.

Но никаких вспышек ярости я не увидела. На лицах читались смятение, печаль, вымученная сдержанность. Я не понимала, что происходит, а времени расспрашивать не было. Я протиснулась сквозь толпу, полная решимости добраться до дворца и узнать новости об Иисусе.

Мне почти удалось протолкнуться к улице, когда я услышала перестук лошадиных копыт, а затем скрежет, как будто какой-то тяжелый предмет тащили по камням.

— Дорогу! — рявкнул чей-то голос.

Я огляделась в поисках Лави. Он стоял чуть позади меня.

— Ана, — позвал он. — Ана, остановись!

Но я не могла остановиться, и он это знал.

Еще шаг — и я увидела. Римский центурион на вороном коне. Огненно-красные птичьи перья на шлеме вспыхивают в серой мгле. Четыре пехотинца. Ритмичные взмахи плащей. Острия копий пронзают небо в такт лошадиному шагу. А за ними ковыляет человек в грязной, окровавленной тунике, сгибаясь под тяжестью большого, грубо обтесанного креста. Конец одной перекладины лежит у него на правом плече, конец другой волочится за ним по улице. Несколько долгих, отупляющих мгновений я смотрела, как человек с трудом пытается удержать свою ношу.

Лави схватил меня за руку и развернул к себе.

— Не смотри, — приказал он. Его глаза словно превратились в наконечники копий.

Поднялся ветер. Лави продолжал что-то говорить, но я больше не слышала его. Я вспоминала столбы, которые стояли прямо на невысоком лысом холме недалеко от Иерусалима — холме, который называли Лобным местом. Только вчера мы с Лави видели эти столбы, когда подходили к городу после долгого пути из Иоппии. В сумерках они выглядели маленькой рощей мертвых голых деревьев. Мы знали, что столбы предназначены для крестов, на которых римляне распинают своих жертв, но никто из нас не сказал этого вслух.

Скрежет на улице стал громче. Я снова повернулась к печальной процессии. Солдаты ведут кого-то к Лобному месту. Осужденный сгибается под тяжестью перекладины креста. Я присмотрелась к окровавленному человеку. В форме плеч мне почудилось что-то знакомое. Потом он поднял голову, и из-под темных волос выглянуло лицо. Это был мой муж.

— Иисус, — тихо сказала я, обращаясь к самой себе, или к Лави, или ни к кому.

Лави потянул меня за руку:

— Ана, пощади себя, не смотри.

Я вырвалась, не в силах оторвать глаз от Иисуса. На нем был венок, сплетенный из шипастых прутьев, которыми разжигают костры. А еще его подвергли бичеванию: на руках и ногах не осталось живого места — сплошные рубцы, покрытые засохшей кровью. Вой, зародившийся где-то глубоко внутри, исторгся из меня беззвучно, словно спазм острой боли.

Иисус споткнулся, и хотя до него было никак не менее двадцати локтей, я невольно подалась вперед, чтобы не дать ему упасть. Он тяжело опустился на одно колено и пошатнулся; по земле начала растекаться кровь. Иисус рухнул, и поперечная перекладина с глухим стуком обрушилась ему на спину. Я закричала, и на этот раз мой крик мог бы расколоть камни.

Когда я бросилась к мужу, рука Лави сжала мое запястье.

— Нельзя, — шепнул он. — Если попробуешь помешать, тебя без колебаний убьют.

Я дернулась, пытаясь высвободить руку.

Солдаты кричали на Иисуса, подталкивая его копьями:

— Вставай, еврей! Поднимайся на ноги.

Он попытался, приподнявшись на локте, потом снова упал ничком.

Лави держал меня очень крепко. Запястье у меня горело, но он не ослабил хватку. Наконец центурион спешился и сбросил перекладину со спины Иисуса.

— Оставьте его, — приказал он своим людям. — Он больше не может тащить крест.

Мой взгляд посуровел.

— Отпусти меня сейчас же, или я никогда не прощу тебя.

Лави послушно отпустил мою руку. Я пронеслась мимо солдат, не сводя глаз с центуриона, который расхаживал перед толпой, повернувшись ко мне спиной.

Я опустилась на колени рядом с Иисусом. Я была спокойна, словно другая, едва знакомая Ана заняла мое место. И это пугало. Улица, солдаты, шум, городские стены, люди, вытягивающие шеи, чтобы рассмотреть получше, — все отступило, перестало существовать. Все, кроме Иисуса и меня. Глаза у него были закрыты. Он не двигался. Мне показалась, что он не дышит, и я решила, что он уже мертв. Он никогда не узнает, что я здесь, но одновременно я почувствовала облегчение. Пригвождение к кресту — пытка слишком жестокая, варварская. Я осторожно перевернула его на бок, и с губ Иисуса сорвался вздох.

— Возлюбленный мой, — позвала я, наклоняясь ближе.

— Ана? — Он моргнул и увидел меня.

— Я здесь… Я вернулась. Я с тобой.

Капля крови стекала у него по лбу, собираясь в лужицу в уголке глаза. Я подхватила полу своего плаща — его плаща — и промокнула ее. Взгляд Иисуса задержался на красной нитке у меня на запястье — той, что была в начале и будет в конце.

— Я не оставлю тебя, — сказала я.

— Не бойся, — прошептал он.

Где-то далеко центурион приказал человеку из толпы взять крест. Наше время с Иисусом подходило к концу. Что ему сказать в эти последние минуты: что мир слышал его голос? что он исполнил свое предназначение? что он любил и был любим?

— Твою доброту не забудут, — сказала я ему. — Твоя любовь не пропадет впустую. Ты принес людям царство Божье, как и надеялся: ты установил его в наших сердцах.

Он улыбнулся, и я увидела собственное лицо в золотистых дисках его глаз.

— Мой маленький гром, — сказал он.

Я обхватила ладонями его лицо:

— Как же я люблю тебя!

Уже через секунду центурион рывком поднял меня с земли и отшвырнул в сторону. Я налетела на какого-то человека, который подал мне руку, пытаясь удержать меня от падения, но я все равно упала. Когда появился Лави и помог мне встать, я оглянулась на Иисуса, которого грубо подняли на ноги. Наши глаза на мгновение встретились, а потом мой муж побрел за великаном, который тащил его крест.

Когда процессия снова тронулась в путь, я заметила, что ремешок на одной из моих сандалий порвался при падении. Я разулась. Пойду на казнь мужа босиком, как и он сам.

IV

Я крикнула по-арамейски:

— Я здесь, возлюбленный. Я иду за тобой.

Центурион развернулся в седле и посмотрел на меня, но ничего не сказал.

Большинство зевак поспешили, обогнав нас, к Судным воротам, ведущим на Голгофу. Люди были слишком нетерпеливы, чтобы ждать, пока осужденный медленно, шаг за шагом, пройдет мучительный путь. Я оглянулась и заметила, что рядом с Иисусом остались в основном женщины. Где же его ученики? Где рыбаки? Мужчины? Неужели только в женских сердцах есть место для такой боли?

Внезапно я оказалась посреди группы женщин: две шли справа от меня, две слева. Одна из них взяла меня за руку и крепко сжала. Я вздрогнула, узнав спутницу. Моя свекровь. Ее измученное лицо было мокрым от слез.

— Ана, о Ана, — простонала она.

Рядом с ней склонила голову Мария, сестра Лазаря. В ее глазах читалось сочувствие.

Третья потянулась ко мне и молча обняла. Саломея. Я схватила ее руку и прижала к своей груди. Рядом с Саломеей шла незнакомая женщина с медно-рыжими волосами и полыхающими глазами — я решила, что ей примерно столько же лет, сколько было моей матери, когда я видел ее в последний раз.

Мы шествовали, прижавшись друг к другу. Когда за городскими воротами показалась Голгофа, Иисус остановился, устремив взгляд на пологую вершину.