Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Тогда я отказываюсь.

Йолта, Скепсида и Диодора, стоявшие позади меня, дружно охнули. Последние полчаса они втроем изображали небольшой хор из греческой трагедии, то увещевая, то поддакивая в нужных местах, в то время как я пыталась убедить Памфилу присоединиться к нашему заговору. Мы столпились в монастерионе, где было не продохнуть от густого чада масляных ламп. Йолта распахнула дверь во двор, но в крошечной комнате по-прежнему было душно. Струйка пота сбежала по ложбинке у меня между грудей.

— Пожалуйста, Памфила! — взмолилась я. — Возможно, от твоего ответа зависит жизнь моего мужа. Я должна добраться до Иерусалима и остановить брата.

— Да, ты уже говорила.

«Она наслаждается этим, — думала я, — властью, которой обладает».

— Путешествовать одной слишком опасно. — Слова давались мне тяжело, будто я ворочала языком камни. — Без Лави я не могу ехать!

— Тогда тебе придется найти кого-нибудь другого, — упорствовала она.

— Но больше некого.

— Решайте быстрее, — вмешалась Скепсида. — Если ты хочешь выбраться отсюда в гробу, надо тотчас же предупредить Гая. А Памфила заночует у меня. Если служанка семьи Феано останется у вас, это может вызвать ненужные толки.

Ох, я была бы только рада не видеть ее.

— Ты, возможно, беспокоишься, что Лави не вернется в Александрию, — попробовала я зайти с другой стороны. — Уверяю, у меня хватит денег на обратную дорогу. Если хочешь, я покажу.

— Не хочу я смотреть на твои деньги. Я не сомневаюсь, что ты отошлешь его обратно.

— Тогда в чем дело? — спросила Диодора.

Глаза Памфилы сузились.

— Из-за тебя я уже пять месяцев живу вдали от мужа. С меня довольно.

Я не знала, как ответить. Памфила тосковала по мужу. Могла ли я винить ее? Я беспомощно посмотрела на Йолту, которая подошла к египтянке, чтобы в последний раз попытаться смягчить ее. Помню, я подумала тогда: мы на распутье. Я чувствовала, еще не зная, правда ли это или нет, что сейчас решается моя судьба: она или понесется вскачь в одну сторону, или поплетется в другую.

— Известно ли тебе, что Ана уже два года живет отдельно от мужа? — Голос Йолты звучал удивительно мягко.

Лицо Памфилы смягчилось.

— Прости меня за все те месяцы, что ты провела в разлуке с Лави, — сказала я ей. — Мне известно, как тяжко просыпаться одной, печалясь, что мужа нет рядом. — Одни лишь эти слова оживили в памяти образ Иисуса, ускользающий, словно потерянный сон.

— Если Лави уедет, сколько времени его не будет?

Проблеск надежды.

— Недели три, наверное. Больше не потребуется.

— А что станет с его должностью в библиотеке? Его возьмут обратно?

— Я состою в переписке с одним ученым, — подала голос Скепсида, нетерпеливо барабанившая пальцами по столу, — и позабочусь, чтобы твоему мужу выхлопотали отпуск.

Памфила уронила руки, сдаваясь.

— Пусть будет по-твоему, — сказала она.

В ту ночь я не смогла бы уснуть даже с ромашковым настоем Йолты. Мысли безостановочно кружились в голове. Была глубокая ночь, однако я поднялась со своей циновки и прокралась мимо мирно дремавших Диодоры и Йолты.

Стоя в темноте монастериона, я чувствовала, что моему пребыванию здесь приходит конец. На столе лежала большая сумка из шерсти, набитая до отказа. Накануне Диодора и Йолта молча наблюдали за тем, как я укладываю вещи. Я убрала в сумку мешочек с красной нитью, письмо Иуды, свой портрет на куске липового дерева, деньги, две туники, плащ и нижние рубашки. Новое красное с черным платье, купленное в Александрии, я оставила Диодоре: мне оно больше не понадобится.

Мне было невыносимо смотреть на нишу, где мои десять кодексов образовывали красивую стопку, увенчанную чашей для заклинаний. Взять их с собой не представлялось возможным. Конечно, можно было попытаться запихнуть пять или шесть кодексов во вторую сумку, но что-то внутри меня противилось этому: пусть остаются все вместе. Мне хотелось, чтобы они хранились здесь, у терапевтов, где их смогут прочесть, сберечь и оценить. Я обошла священное место, прощаясь со всеми вещами.

— Я постерегу твое слово, пока ты не вернешься, — послышался с порога голос Йолты.

— Вряд ли я вернусь, тетя, — ответила я, поворачиваясь к ней. — Ты и сама знаешь.

Она кивнула, не задавая вопросов.

— После моего отъезда отнеси эти сочинения в библиотеку к другим рукописям, — попросила я. — Теперь я готова к тому, чтобы их прочли люди.

Она подошла ко мне и встала рядом.

— Помнишь тот день в Сепфорисе, когда ты открыла кедровый сундук и впервые показала мне свои записи?

— Никогда не забуду его, — сказала я.

— С тобой надо было считаться. Четырнадцатилетняя мятежница, полная мечтаний. Ты была самым упрямым, решительным и честолюбивым ребенком из всех, кого я знала. Но когда я увидела, что спрятано в твоем кедровом сундуке, я поняла. — Она улыбнулась.

— Что поняла?

— Что в тебе есть еще и величие. Я увидела, что ты рождена с щедрым даром, какой редко приходит в мир. Тебе это тоже было известно, потому что ты написала об этом в своей чаше. Но ведь в каждом из нас есть величие, не так ли, Ана?

— О чем ты говоришь, тетя?

— О том, что делает тебя особенной, — о твоем духе, который бунтует и никогда не сдается. Не величие в тебе самое главное, нет, но страсть, с которой ты являешь его миру.

Я смотрела на нее и не могла вымолвить ни слова. Потом я преклонила колени. Не знаю, почему мне вздумалось так поступить. Слова Йолты привели меня в смятение.

Она положила руку мне на голову:

— Мое же собственные величие состоит в том, чтобы благословить твое.

XXIX

Гроб стоял на полу посреди мастерской, благоухая свежим деревом. Йолта, Диодора и я сгрудились возле него и мрачно уставились в пустое внутреннее пространство.

— Представь, что это вовсе не гроб, — посоветовала Диодора.

— Не мешкайте, — поторопил нас Гай. — Молитвы прочитаны, теперь все выстроятся вдоль тропы, желая проводить повозку с телом Феано до сторожки. Мы не можем рисковать, допустив, чтобы кто-то начал шататься поблизости и обнаружил тебя. — Он сжал мне локоть, когда я шагнула в гроб. Прежде чем улечься, я немного постояла, не в силах выкинуть из головы истинное предназначение этого деревянного ящика. Гроб есть гроб. Я приказала себе вообще не думать.

Диодора наклонилась и поцеловала меня в щеку. Потом Йолта. Когда тетя нависла надо мной, я долго всматривалась в ее лицо, запоминая каждую черту. Гай поместил сумку у меня в ногах, а шило вложил мне в руку, наказав:

— Не урони его.

Я улеглась на спину и посмотрела вверх. В мастерской было очень светло. Потом опустилась крышка, и наступила темнота.

Пока Гай вбивал в крышку четыре гвоздя, гроб ходил ходуном, отчего затылок у меня подпрыгивал и бился о дно. В наступившей тишине я заметила два тонких луча света. Они напоминали паутинку под солнцем, унизанную каплями росы. Я повернула голову и нашла источник света: крошечные дырочки, просверленные с каждой стороны. Отверстия для дыхания.

Гроб рывком подняли. От неожиданности я тихонько вскрикнула.

— Тебе придется вести себя потише, — сказал Гай. Его голос звучал словно издалека.

Когда меня вынесли наружу, я приготовилась к очередному толчку, но гроб плавно скользнул в повозку. Я даже не почувствовала, когда туда забралась Памфила, — возможно, она уже сидела там. Зато я слышала рев осла и могла точно сказать, что мы начали спускаться с холма, поскольку повозка накренилась.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть крышку гроба, которая находилась на расстоянии ладони от моего лица. Вместо этого я стала прислушиваться к грохотанию колес и приглушенному пению, которое сопровождало нас. «Не думай, ни о чем не думай, — уговаривала я себя. — Скоро все закончится».

Когда мы резко свернули на север, пение стихло, и я поняла, что мы миновали сторожку и выехали на дорогу. Мгновение спустя один из солдат крикнул: «Стой!» — и колеса перестали греметь. Сердце у меня колотилось так сильно, что я боялась, как бы оно не вырвалось наружу через отверстия в гробу. От страха я едва дышала.