Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Я иду за тобой, возлюбленный мой, я здесь! — крикнула я.

Он наклонился вперед, сопротивляясь порывам ветра.

— Я тоже здесь, сын мой! — Голос Марии дрожал, когда эти слова слетели с ее губ.

— Твоя сестра с тобой! — крикнула Саломея.

— Это Мария из Вифании. Я тоже здесь!

— Иисус, я Мария из Магдалы! крикнула четвертая женщина.

Пока муж взбирался по склону, с трудом передвигая ноги, я ускорила шаг и подобралась поближе.

— В тот день, когда мы собрали кости нашей дочери, вся долина была полна диких лилий. Помнишь? — Я старалась говорить достаточно громко, чтобы он услышал меня, но так, чтобы не привлечь внимания солдат. — Ты велел мне подумать о лилиях, о том, что Господь заботится о них и наверняка позаботится о нас. Подумай о них сейчас, любовь моя. Подумай о лилиях.

Мне хотелось, чтобы его мысли наполнились чем-то прекрасным. Чтобы он вспомнил о нашей дочери, о Сусанне, с которой он скоро воссоединится. Мне хотелось, чтобы он думал о Господе. Обо мне. О лилиях.

Когда мы достигли вершины горы, человек, который нес крест, опустил его на землю у одного из столбов. Иисус, пошатываясь, смотрел на крест. Нам, женщинам, позволили стоять на невысоком холме в двадцати шагах от него. Ближе нас не пустили. Воздух здесь был тяжелый, и я подумала, не потому ли это, что он хранит память обо всех ужасах, которые происходили на этом холме. Я прикрыла нос платком, стараясь делать короткие неглубокие вдохи.

Только бы не отвернуться. Сейчас начнется страшное. Невыносимое. Надо вытерпеть.

Женщины рядом со мной стонали и плакали, я же молчала. Позже, в одиночестве, я завою, повалившись на землю, и начну бить в пустоту кулаками. Но сейчас я сдержала ужас и не сводила с мужа глаз.

Я буду думать только о нем. Я не просто останусь рядом — я отдам ему все свое сердце.

Это будет мой прощальный подарок мужу. Я пройду с ним его путь до конца.

Солдаты содрали с Иисуса тунику и повалили его на землю, прижав его руки коленями к перекладине. Палач мял ладонь Иисуса, нащупывая ложбинку между костями. Солдат ткнул в нее сложенными щепотью пальцами, словно женщина, вынимающая из теста случайно упавшую туда оливу, — тогда я не поняла зачем, — а потом поднял молот и ударил. Гвоздь, разорвав плоть, вошел в дерево. Иисус закричал, и его мать повалилась на колени, но я устояла, повторяя скороговоркой: «София, София, София», когда забивали второй гвоздь.

Перекладину подняли и приладили к столбу. Когда она рывком встала на место, Иисус какое-то мгновение корчился и бил ногами по воздуху. Солдаты соединили его колени вместе, слегка согнув их, а затем с ужасающей аккуратностью поместили правую ступню над левой. Для них обеих хватило единственного гвоздя. Не помню, кричал ли Иисус. Помню недобрый, глухой стук молотка и вопль, который этот звук вызвал у меня в голове. Я закрыла глаза, зная, что отступаюсь от мужа, укрывшись в темноте за сомкнутыми веками. Волны крика бились внутри. Потом послышался смех, далекий и странный. Я заставила себя открыть глаза. Свет ударил в зрачки, причиняя боль. Солдат со смехом прибивал сосновую табличку над головой Иисуса.

— Что там написано? — спросила Мария из Магдалы.

— Иисус из Назарета, царь иудейский, — прочитала я. Надпись была сделана на иврите, арамейском и латыни, чтобы каждый мог посмеяться над ней.

— Если ты царь иудейский, что ж не спасешься? — крикнул кто-то у нас за спиной.

— Он помогал людям… Неужели он не может помочь себе? — воскликнул другой.

Саломея обняла Марию за талию и притянула ее к себе.

— Пусть Господь поскорее освободит его, — сказала она.

«Где же он, Господь», — хотелось мне закричать. Разве не теперь он должен установить свое царство? А народ? Почему люди не восстали, как ожидал Иуда? Вместо этого они лишь насмехались над Иисусом.

— Если ты мессия, сойди с креста и спасись, — раздался голос.

Вскипев, я обернулась, чтобы окоротить наглеца, и увидела брата, одиноко стоящего на краю холма. Он поймал мой взгляд и протянул ко мне руки, словно умоляя о пощаде: «Ана, прости меня». Меня поразил самый его вид, поразили глубина заблуждения Иуды и та жестокость, которой обернулась его жажда справедливости.

Я хотела бы распалиться прежней яростью, но она оставила меня, отступила при виде брата, такого опустошенного, такого потерянного. Меня охватило предчувствие, что я больше никогда не увижу Иуду. Я скрестила руки на груди и кивнула ему. Не в знак прощения. Из жалости.

Когда я снова посмотрела на Иисуса, он попытался выпрямиться, чтобы вздохнуть. Я едва вынесла это зрелище, а потом просто потеряла счет времени. Не знаю, шли минуты или часы. Иисус продолжал шевелиться, с трудом хватая ртом воздух.

Над Масличной горой то и дело раздавались раскаты грома. Саломея и три Марии стояли на коленях в грязи и пели псалмы, а я молчала, наблюдая за Иисусом из темных, скорбных глубин моего сердца. Время от времени его губы начинали шевелиться, но я не могла разобрать слов. Он казался далеким и одиноким. Дважды я пробовала приблизиться к нему, и оба раза солдаты заставляли меня отступить. Один человек тоже попытался, крикнув: «Иисус, учитель мой!» — но и его не подпустили к кресту. Я оглянулась, ища глазами Иуду, но он исчез.

В полдень солдаты, которым наскучило медленное умирание жертвы, покинули свои посты и устроились на корточках в некотором отдалении от креста, чтобы поиграть в кости. Без малейшего колебания я бросилась к мужу. Увидев его вблизи, я была потрясена. Каждый вздох давался ему с трудом, он хрипел. Ноги сводило судорогой. Ручьи пота струились по телу. Он весь горел. Я потянулась к столбу, но тут же отдернула руку, не в силах прикоснуться к орудию пытки.

Потом я глубоко вздохнула и посмотрела на мужа.

— Иисус.

Он повернул голову к плечу, и я почувствовала его взгляд. Мы оба молчали, но позже я убедила себя, что в этот миг незримо присутствовало все наше прошлое, неразличимое за страданием.

Мария тоже подбежала к кресту, а за ней и остальные. Она обхватила ноги сына, словно хотела удержать в руках птенца, выпавшего из гнезда. Я накрыла ее ладони своими, и другие женщины сделали то же. Наши руки превратились в цветок лотоса. Никто из нас не плакал. Мы стояли безмолвные, переполненные горем, и этот цветок был сложен для Иисуса.

Солдаты продолжали бросать кости, не трудясь прогнать нас. Видно, им было уже все равно.

Мы смотрели, как глаза Иисуса подергиваются пеленой, а взгляд становится отстраненным. Я поняла, что пришел миг расставания — нежный, как ладонь на плече.

— Вот и конец всему, — произнес Иисус.

Послышался звук, похожий на взмах крыльев в черных облаках: дух покинул тело. И представилась огромная стая птиц, взмывающих в небо, разлетающихся в разные стороны и повсюду вьющих гнезда.

V

Мы готовили Иисуса к погребению при свете двух масляных ламп. Стоя на коленях на полу пещеры рядом с его телом, я чувствовала странное оцепенение. Неужели это мой муж?

Других женщин в пещере я видела словно бы из укрытия на краешке неба. Мария, мать Иисуса, мыла ему ноги, а остальные оплакивали его. Лица у всех были перепачканы и залиты слезами, голоса отскакивали эхом от стен и разносились по пещере. Кувшин и полотенце ждали, когда я возьму их, присоединюсь к другим женщинам. «Возьми полотенце. Давай же, возьми его». Но я не могла. Я понимала, что если дотронусь до него, если прикоснусь к Иисусу, то вывалюсь из своего укрытия в небе. Смерть мужа станет реальностью. Горе поглотит меня.

Мой взгляд блуждал по грудам костей в глубине пещеры: аккуратные горки черепов, ребер, длинные кости, короткие кости, пальцы рук, ног, бесчисленные мертвецы, причащенные смертью. Вероятно, ни у кого из упокоившихся тут не было средств на оссуарий для своих костей. Так хоронили нищих.

Нам повезло, что у него будет хоть такая гробница. По римскому обычаю, распятого оставляли висеть на кресте в течение нескольких недель, а затем бросали тело в яму, где и заканчивалось разложение. Иисусу была уготована та же мерзостная участь, если бы не щедрость незнакомца.