Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

и он был более чем превосходен в рассуждении себялюбия мышей, кои думают исключительно о себе, не зная ни стыда, ни сраму; ради собственного удовлетворения они готовы испоганить святую облатку, изгрызть без зазрения совести епитрахиль и напиться из чаши со святою водой, нимало не помышляя о Боге. Так вот, мыш выступает вперёд, отвешивая на ходу почтительные поклоны, и Землерой подпускает его довольно близко, ибо, правду сказать, землеройки по природе своей близоруки. И вот сей Курций {118} племени грызунов произносит таковые слова, но не на мышином жаргоне, а на добром языке землероек:

– Господин, я наслышан о вашем славном семействе, наипреданнейшим слугою коего я имею честь быть, мне известны все предания о ваших предках, коих древние египтяне почитали наравне со священными птицами. Однако ваши меха благоухают столь по-царски, а цвет их караковый столь умопомрачителен и сногсшибателен, что я в сомнении пребываю и не знаю, к какому роду-племени вы изволите принадлежать, ибо никогда не видел никого, кто был бы облачён столь бесподобно. При этом я вижу, что вы вкушаете зерно на античный манер, ваш носик есть носик мудрости и брыкаетесь вы, как подобает учёной землеройке… Однако коли вы являлись бы чистокровной землеройкой, то у вас наличествовал бы, не могу знать, в каком именно отделе вашего уха, не могу знать, какой сверхслуховой проход, который по секретным повелениям вашим закрывается, не знаю, как, в какие моменты и какой чудесной заглушкой, дабы дать вам, не могу знать для чего, возможность не слышать, не могу точно знать что, но то, что, ввиду совершенства и тонкости слуха вашего святосвященного, наделённого даром всё чутко слышать и воспринимать, вам не нравится, и порою вас ранит и вам досаждает.

– Верно, – отвечает Землерой. – Заглушку опускаю, ничего не слышу!

– Что ж, проверим, – молвит старый плут и, забравшись на кучу зерна, принимается за скорейшее пополнение своих запасов на зиму. – Что-нибудь слышите?

– Слышу, как бьётся моё сердце…

– Щщ-шшуп! – шипят все мыши разом. – Славненько мы его проведём!

Землерой, полагая, что обрёл верного слугу, открывает заглушку своего музыкального прохода и слышит шелест утекающего в норы зерна. Забыв про порядок и суд, уполномоченный великим Гаргантюа Землерой бросается на старого мыша и душит его. Славная смерть! Сей герой погибает в гуще зерна, за что впоследствии его канонизируют, как мученика. Землерой хватает его за уши и подвешивает над входом в подвалы по методу турок, тех самых, что в своё время чуть не изжарили на вертеле моего доброго Панурга {119} . Вопли умирающего повергают в ужас всех мышей, крыс и прочих грызунов, кои спешно скрываются в норах.

Ночью все они собираются в винном погребе, дабы держать совет по делам общественным, на который в согласии с законом Папирии {120} и иными законами допускаются также законные жёны. Крысы, тесня мышей, пытаются пройти первыми, завязывается большая свара по поводу старшинства, которая чуть не портит всё дело, но тут один толстый крыс взял под руку мышь, папаши крысы и мамаши мыши следуют его примеру, все разбиваются на пары и чинно рассаживаются, задрав хвосты, вытянув морды и растопорщив усы, а глазёнки их сверкают, будто орлиные очи. Начинаются прения, кои перерастают в брань и неразбериху, достойную собора святейших. Одни говорят «да», другие – «нет», приблизившийся к подвалу кот бежит в страхе, заслышав жуткий шум и все эти вар, вар, фру, или, или, да, да, жри, жри, сожри, ам, ам, рой, скрой, трр, трр, трр, разза, за, за, зааа, брр, брр, рааа, ра, ра, ра, рой, которые сливаются в такие тары-бары, что никогда не звучали даже под сводами ратуши. Посреди этой бури одна маленькая мышка, коей по возрасту не полагалось присутствовать на заседаниях совета, высовывает в щёлочку свою любопытную мордочку, покрытую нежным пушком, таким, какой бывает только у ни разу не попадавшихся мышек. Шум становится всё громче, за мордочкой мало-помалу выползает всё остальное вместе с хвостиком, и наконец озорница падает на обод винной бочки и повисает на оном столь удачно, что её можно принять за очаровательный и весьма искусный античный барельеф. Старый крыс поднимает очи к небу, чая восприять мудрое наставление по излечению недугов государственных, и, узрев сию изящнейшую и прекраснейшую мышку, тут же провозглашает оную спасительницей державы. Все обращаются взглядами к сей небесной избавительнице и немеют от восторга, а засим соглашаются отдать её Землерою и, невзирая на досаду некоторых завистниц, торжественно проводят по всему погребу. Видя, как жеманно она ступает, как небрежно виляет хвостиком, изящно кивает хитроумной головкой, плавно покачивает полупрозрачными ушками, неторопливо облизывает розовым язычком пробивающийся на ланитах пушок, старые седые крысы проникаются к ней любовью, начинают урчать и чмокать своими морщинистыми губами, точь-в-точь как троянские старцы, что любовались Еленой, когда она возвращалась из бани. Вслед за тем девицу провожают в зернохранилище, наказав совратить Землероя и спасти зерногрызущий народ, подобно прекрасной еврейке Эстер, которая в давние времена спасла богоизбранный народ от гибели, уготованной ему царём Ахашверошем, как уверяет главная книга, ибо Библия происходит от греческого слова «библос», что означает книга, только и всего. Мышка обещает дать подвалам свободу, ибо по счастливой случайности она царица среди мышей, мышь изнеженная, беленькая, пухленькая, самая обольстительная мышка из всех, что когда-либо бегала по полу, легонько проникала сквозь стены и чарующим манером радостно вскрикивала, найдя во время своей прогулки орешек, зёрнышко или крошку хлеба, настоящая