Условности - Теодор Драйзер

– Нет, может, и нет. Не знаю. Понимаете, у меня еще не было кавалера.

Она посмотрела на него так, что он понял: победа одержана, – и подумал: «Как легко! Влет! Как нечего делать!» Он пойдет к старику Цобелю и получит у него разрешение, а если нет, то встретится с ней тайно. Вот еще! У папаши нет никакого права не давать дочери веселиться. Надо показать этим тупым и грубым немецким родителям, разбудить их, пусть почувствуют настоящую жизнь.

И вот через два дня он без тени смущения явился в лавку к Цобелю, чтобы познакомиться и заставить признать его кандидатом в кавалеры его дочери. Если роман пойдет не совсем так, как он задумал, он может просто прервать знакомство. С другими разве не так выходило? Цобель, конечно, знал его отца, и, слушая бойкие и уверенные объяснения Гауптвангера, он довольно практично оценивал его красивый костюм и новые коричневые туфли. После визита молодого человека у Цобеля в целом сложилось о нем благоприятное впечатление.

– Так вы говорите, что уже с ней разговаривали?

– Да, сэр, я спросил, можно ли мне с ней познакомиться.

– Да-да! И когда это было?

– Всего два дня назад. Здесь, вечером.

– Да-да, вечером!

В то же время Цобелем вновь овладело недовольство всем и вся вокруг, отчего у глаз и на лбу у него образовалось множество морщин.

– Так-так… Об этом придется поговорить с дочерью. Мне надо подумать. Знаете ли, я очень осторожно отношусь к тому, с кем она общается. – И тем не менее он думал о множестве грузовиков, которые развозили уголь по округе, о немецкой фамилии юноши и, возможно, полученном им немецком, а следовательно, консервативном воспитании. – Я дам вам знать чуть позже. Зайдите на днях.

Затем последовал разговор с дочерью, результатом которого стало заключение, что ей, возможно, даже полезно завести знакомство хотя бы с одним молодым человеком. Ведь ей уже шестнадцать, и до сих пор он обходился с ней весьма строго. Возможно, самое опасное в ее возрасте позади. В любом случае ровесницам Иды разрешалось иногда развлекаться. По крайней мере один достойный кавалер, наверное, даже нужен, а Цобелю понравился юноша, который подошел к нему честно и бесстрашно.

И вот на некоторое время было получено разрешение на один-два выхода в неделю с молодым человеком, Гауптвангером, который сразу же начал лелеять дерзкие и наступательные мечты. Спустя несколько таких выходов при крайне осмотрительном поведении Эдварда был предложен поход в кино, также получивший одобрение. Как только и этот поход удался, стало привычным, что Эдвард проводил с Идой вечера по средам или пятницам, что зависело от ее занятости в лавке. Смелость и упорство никогда не изменяли Эдварду, и вскоре он попросил Цобеля разрешить Иде поехать с ним на пляж на реке Литл-Шарк в семи милях от города. Место там было красивое и пользовалось популярностью у горожан для субботнего и воскресного отдыха. Через какое-то время, когда мало-помалу было завоевано полное доверие Цобеля, Эдвард получил разрешение повести Иду куда-нибудь в кино в центре города, в ресторан или в гости к другу, который вместе с сестрой жил в соседнем квартале.

Несмотря на строгий и неотступный надзор, Цобель не мог помешать возникновению близости, основанной на молодости, взаимном влечении и влюбленности. Ведь для Эдварда Гауптвангера знакомство с девушкой было продиктовано желанием завоевать ее, увлечь и в конечном счете добиться своей цели. Со временем дело подошло к нежным рукопожатиям и как бы сорванным на лету поцелуям. И тем не менее Ида, все еще находившаяся под гнетом отцовской власти и убеждений, оставалась все такой же нервной и закрытой, что стало сущим испытанием для ее возлюбленного.

– Ой, вы просто не знаете моего отца. Нет, я не могу этого сделать. Нет, не могу так поздно задержаться. Нет-нет… туда мне нельзя… я не решусь. Не знаю, что он со мной сделает.

Вот такие или похожие отговорки в ответ на его попытки уговорить ее остаться попозже или пригласить в поездку в таинственный и манящий лодочный клуб на реке Литл-Шарк почти в семи милях от города, где, как он бойко рассказывал, можно было потанцевать, поплавать, покататься на лодках, послушать музыку и вообще вволю повеселиться. Но, как выяснила Ида, которая раньше никуда не ездила, это займет слишком много времени – с утра до полуночи субботы, а то и позже, – в то время как отец наказал, что ей нужно возвращаться под родительский кров не позже половины двенадцатого.

– Ну так ты что, вообще не хочешь развлекаться? Вот это да! Отец ничего тебе не разрешает, а ты и слушаешься. Посмотри на других ребят и девчонок. Никто из них не зашуган, как ты. К тому же что в этом плохого? Предположим, ты не вернешься вовремя, и что? Разве нельзя сказать, что машина сломалась? Что он на это скажет? В дороге все может случиться. Да кто вообще сейчас является домой минута в минуту?

Но Ида нервничала и отказывалась, и Гауптвангер, раззадоренный этим сопротивлением, решил подчинить ее своей воле и в то же время перехитрить ее отца.

А потом романтические летние вечера – зажигательные, с поцелуями, поцелуями и поцелуями под сенью деревьев в парке у озера Кинг-Лейк или в маленькой лодочке, приставшей к берегу у самых корней деревьев. Впечатлительная и порывистая Ида, в то же время сдержанная и неопытная, все больше и больше подпадала под чары юности, лета и любви. Как прекрасен был ее рыцарь! Его одежда, его уверенные и смелые движения! А он, постоянно болтая о том о сем, все время замечал, что если бы она и вправду любила, то ничего бы не боялась. Что им были бы любые преграды? Им открыты все удовольствия мира. И наконец, все там же, на озере, когда она лежала в его объятиях, Эдвард позволил себе такие вольности, о каких она раньше и думать не могла. Она вскочила и потребовала грести к берегу, на что он лишь рассмеялся.

Ой, да что он такого ужасного сделал? Она все-таки любит его или нет? Да или нет? Тогда к чему вся эта застенчивость? Зачем плакать? Ой, ладно, если она так к этому относится.

Пристав к берегу, он быстро зашагал прочь, веселый и самодовольный. А она, одинокая и страдающая от того, что в одночасье изгнана из рая, тихо пробралась домой, проскользнула к себе в комнату, бросилась лицом на подушку и стала в ужасе думать,