Робеспьер - Эрве Лёверс

возмещения последних сеньориальных прав (17 июля) и о выставлении на продажу имуществ эмигрантов (25 июля); он всецело занят образованием, которым всерьёз увлечён. Он работает в лоне комиссии, обязанной его организовать, созданию которой он способствовал. Как пишет об этом Огюстен, "чтобы сделать нацию счастливой и свободной"[258], нужна не только Конституция: "Нам нужен гражданский кодекс, народное образование, которое впредь предохранило бы Республику от несчастий, осаждающих ее ныне на юге и в бывшей Бретани"[259]. Речь идёт не столько о продолжении реформ, запланированных жирондистами, посвящённых, в основном, передаче знаний, обучению, сколько о том, чтобы отдать приоритет воспитанию; образование для всех, которое формирует не элиту из учёных, а народ из граждан, труженников, республиканцев, уважающих законы, готовых ставить общественные интересы превыше всего. Это было стремлением покойного Мишеля Лепелетье; таково стремление Робеспьера, который 13 июля представляет образовательный проект первого "мученика свободы" в Конвенте. Некоторые изменения не искажают содержание, полностью пронизанное духом спартанской модели, вдохновлённой "Жизнью Ликурга" Плутарха. Чтобы укрепить тела, сформировать сердца и ум, он предлагает воспитывать юных мальчиков и юных девочек за счёт республики, разлучив их на несколько лет с их родителями, вдали от общества, воспринимавшегося как развращённое… Проект едва ли привлекательный; разве пансионат - это хорошее решение? И кто будет его финансировать? И почему такое недоверие к семьям? Дебаты продолжаются в течение многих заседаний, не давая результатов.

В этот момент другое событие потрясает Париж. В тот же день, 13 июля, Шарлотта Корде появляется у "Друга народа". Она представляется, уточняет, что она располагает информацией о беглых жирондистах, которые поднимают департаменты против Парижа. Марат приказывает впустить её; эта женщина, вероятно, добрая патриотка, и она приехала из Нормандии, где люди вооружаются и мобилизуются против Конвента. Он в своей ванне. Он пишет. Молодая женщина входит… Дальнейшее известно: Марат, смертельно раненный, позже увековеченный кистью Давида, рухнувший на край своей ванны, с пером в руке, с этой эпитафией: "Не сумев меня подкупить, они меня убили". Париж в смятении, призывы к отмщению, потеря местечка Конде, преувеличенное слухами об измене Кюстина, одного из самых видных генералов. Многие спрашивают себя: не связаны ли внутренние и внешние измены? Не погибла ли республика? Они требуют мер, соответствующих страхам, опасности, Революции.

14 июля 1793 г. больше не то, чем оно должно было быть. В потрясённом Париже атмосфера печали, страха и гнева. В Якобинском клубе Бентаболь требует Пантеона для Марата. Робеспьер берёт слово и говорит сначала о себе самом: "У меня мало что есть сказать Обществу. Я бы даже не просил слова, если бы в этот момент на мою долю не выпало право побеседовать с вами; если бы я не предвидел, что честь погибнуть от кинжала не была бы также уготована и мне, что первенство это было предрешено лишь случайно и что гибель моя приближается быстрыми шагами"[260]. Это промах? Это ответ Эберу, который уже высказал готовность к мученичеству? И для чего затем отказывать Марату в почестях погребения в Пантеоне? Бентаболь бросает, "что он их получит вопреки завистникам"[261]. Робеспьер не отвечает, продолжает и исправляет: в ожидании справедливых почестей, которые последуют, когда республика будет спасена, он требует, чтобы она отомстила, разгромив внутренних врагов, наказала предателей, требует её победы. Он думает, как и его брат Огюстен, что "горячие, но мало сознательные патриоты согласны теперь вместе с заговорщиками похоронить Марата в Пантеоне. Обстоятельства ныне таковы, что это предложение может увековечить клевету […]"[262]. Он опасается Эбера и ещё больше Леклерка и Жака Ру, жаждущих заполучить наследие Друга народа. Он знает также о ненавистном образе Марата в провинции; он знает, что мятеж назревает примерно в шестидесяти департаментах.

Несколько дней спустя Робеспьер войдёт в Комитет общественного спасения.

Глава 19

Создание революционного правительства

В течение первых месяцев в Конвенте Робеспьер остаётся прежде всего оратором; он наблюдает, затем выдаёт свои выводы, предостережения, призывы. Он умеет также становится человеком дела; он доказал это на следующий день после "падения" короля, затем во время ареста жирондистов. Он доказывает это вновь летом 1793 г., когда ему предлагают занять место Гаспарена в Комитете общественного спасения (27 июля). Ситуация в стране драматическая, на границах, где армии отступают; внутри, где волнения превращаются в гражданскую войну на Юге, Юго-Западе и Западе. Он не уклоняется. И всё же странно, что он и Собрание не отказываются незамедлительно от претворения в жизнь всеобщего образования и гражданского кодекса, рассматриваемых, как необходимое дополнение к Конституции; они намерены издавать законы, как некогда Ликург и Солон.

Хотя депутаты боятся за существование республики, образовательный проект Мишеля Лепелетье снова ставится на обсуждение 29 июля, затем 13 августа; Робеспьер продолжает его защищать. Но, учитывая недостаток энтузиазма у депутатов, в сложившейся обстановке множатся сомнения в возможности дебатов. Проект окончательно отклонён, равно как и надолго оставлен первый проект гражданского кодекса, доверенный Камбасересу. Время для него ещё не пришло. За несколько недель Конвент решает также отложить применение новой Конституции; постепенно оформляется жёсткий, сильный, бескомпромиссный политический переходный режим. Но если мы исключим "диктатуру" в античном стиле, которая вызывает беспокойство, ещё нет чёткого определения его в рамках политического облика эпохи. Его нужно придумать. Так рождается "революционное правительство".

"Бдительность и страх перед национальным правосудием"

 До того, как Робеспьер описывает "революционное правительство", он говорит о "терроре". Слово могло бы не привлечь такого внимания, если бы, год спустя, им не начали обозначать многие месяцы разделения, жёстких юридических мер и гражданской войны, которые немногие из их участников признают постфактум; в данный момент оно не обозначает ни режима, ни времени, ни политики. Именно в недели, предшествующие и последующие за казнью Робеспьера, только тогда, это слово позволяет обозначить и осудить образ правления, объединить в общую политику инициативы различных и отдельных деятелей, структурировать то, что не было ни единообразным, ни полностью оформленным. Как летом 1789 г. придумали "старый порядок", так летом 1794 г. изобретают "систему террора".

Робеспьер никогда не говорит о терроре с большой буквы[263];