Птичий город за облаками - Энтони Дорр

резинкой, пропотевшими носками и дымом лесного пожара. Диоген, кем бы он ни был, в первую очередь пытался создать машину, способную удержать внимание, позволяющую хоть ненадолго вырваться из ловушки.

Огромная тяжесть сваливается с плеч. Зено варит себе кофе, раскрывает новый блокнот и кладет перед собой лист β. Слово пропуск словословослово пропуск пропуск слово — всего лишь отметины на шкуре давно умершей козы. Но под ними нечто выкристаллизовывается.

Я — Аитон, простой пастух из Аркадии, и та история, которую я вам поведаю, настолько невероятна, что вы не поверите ни единому слову. И все же она правдива. Ибо я, тот, кого называли дурачиной и остолопом, да, я, придурковатый скудоумный Аитон, некогда дошел до края земли и дальше…

«Арго»

65-й год миссии

325–340-й дни в гермоотсеке № 1

Констанция

На стол слетает листок бумаги.

Кристофер Ди

Оливия Отто

Алекс Гесс

Натали Эрнандес

Рейчел Уилсон

20 февраля 2020 года среди детей-заложников в Лейкпортской публичной библиотеке была Рейчел Уилсон. Прабабушка Констанции. Вот почему у папы на тумбочке лежала книга, переведенная Зено Нинисом. Папина бабушка участвовала в том спектакле.

Если бы Зено Нинис не спас жизнь Рейчел Уилсон 20 февраля 2020 года, папа не родился бы на свет. Не записался бы на «Арго», и Констанции бы не было.

Я добрался в такую даль, и все вокруг блистало великолепием, а все же…

Кто была Рейчел Уилсон, и сколько лет она прожила, и что чувствовала каждый раз при взгляде на эту книгу в переводе Зено Ниниса? Читала ли она папе вслух историю Аитона ветреными вечерами в Наннапе? Констанция встает и ходит кругами вокруг стола. Наверняка она еще что-то пропустила. Что-то такое, что спрятано прямо на виду и о чем не знает Сивилла. Констанция вызывает Атлас. Первым делом — в Лагос, на площадь у набережной, где с трех сторон высятся сверкающие белые отели и в черно-белых клетчатых кадках растут сорок кокосовых пальм. «Добро пожаловать в „Нью интерконтинентал“», — гласит надпись на щите.

Еще и еще раз Констанция обходит площадь под лучами неизменного нигерийского солнца. И снова на краю сознания скребется то самое чувство: что-то не совсем правильно. Стволы пальм изрезаны шрамами, у основания листьев топорщится засохшая шелуха, высоко вверху висят кокосы, несколько штук валяются на земле в кадках. Вдруг приходит понимание: на кокосах не видно трех пор, ведущих к семяпочкам. Два глаза и рот, личико морячка, уходящего в кругосветку, — нет его здесь.

Деревья нарисованы компьютером. На исходной фотографии их не было.

Констанция вспоминает миссис Флауэрс у Феодосиевой стены в Константинополе. «Поброди здесь подольше, деточка, — сказала она тогда, — и узнаешь секрет-другой».

У кадки в нескольких шагах от Констанции прислонен велосипед разносчика. К рулю приделана плетеная корзина, а на корзине мультяшные совы держат рожки с мороженым. Внутри — полдюжины жестяных банок с напитками, между ними насыпан колотый лед. Ледяная крошка сверкает на солнце; нарисованные совы, кажется, вот-вот моргнут. Более выразительные, живые, чем все вокруг, — совсем как с тем контейнером для возврата книг в Лейкпорте.

Она тянет руку к напиткам, и рука не проходит насквозь. Пальцы натыкаются на что-то твердое, холодное и влажное. Констанция вынимает банку из корзины, и вокруг нее тысячи гостиничных окон беззвучно рассыпаются осколками. Исчезает брусчатка мостовой, испаряются поддельные пальмы.

Повсюду возникают люди. Они сидят и лежат, но не на тенистой городской площади, а на разбитом грязном асфальте. Многие без рубашек, почти все босиком. Живые скелеты. Некоторые забились поглубже в самодельные палатки из синего брезента, видны только измазанные засохшей глиной ноги до щиколоток.

Старые покрышки. Мусор. Какая-то жижа. Несколько мужчин сидят на пластиковых канистрах, в которых когда-то был напиток под названием «СанШайнСикс»; женщина размахивает пустым мешком из-под риса; c десяток истощенных детей сидят на корточках в пыли. Нет никакого движения, как было, когда она коснулась контейнера для возврата книг возле старой библиотеки в Лейкпорте; только статичные изображения людей, рука проходит насквозь, будто перед ней не люди, а призраки.

Она наклоняется, заглядывает в затушеванные изображения детских лиц. Что с этими людьми? Почему их спрятали?

Потом она возвращается на беговую тропу на окраине Мумбая, которую нашла год назад; густая зелень мангров проносится мимо, будто зловещая стена. Констанция бежит вдоль перил — полмили в одну сторону, полмили в другую, — пока не находит то, что искала: нарисованную на тротуаре маленькую сову. Дотрагивается до рисунка, и мангры пропадают: вместо них обрушивается стена красно-бурой воды, несущей с собою мусор и обломки. Вода смывает людей, заливает тропу, поднимается выше окон. К балконам второго этажа привязаны лодки; на крыше машины застыла женщина с поднятыми вверх руками, она зовет на помощь, на затушеванном лице не виден раскрытый в крике рот.

Констанцию трясет, подташнивает. Она шепчет: «Наннап» — и возносится ввысь. Земля поворачивается, Констанция вновь опускается. Австралийский скотоводческий городок, когда-то он очаровывал своеобразием. Поперек дороги выцветшие транспаранты:

ВНЕСИ СВОЙ ВКЛАД

ПОБЕДИ ДЕНЬ НОЛЬ

ТЫ МОЖЕШЬ ОБОЙТИСЬ 10 ЛИТРАМИ В СУТКИ

Перед муниципальным клубом в тени капустных деревьев бодро цветут бегонии в ящиках. Трава все такая же зеленая — на пять оттенков зеленее, чем все вокруг. Сверкает на солнце фонтан, гордо высятся деревья в цвету. Но есть ощущение, будто что-то здесь подправили, как на площади в Лагосе, как на беговой тропе в Мумбае.

Трижды Констанция обегает вокруг квартала и наконец находит граффити на боковой двери клуба: сова с золотой цепью на шее и криво сидящей короной на голове.

Констанция прикасается к сове. Трава буреет и скукоживается, деревья уезжают в сторону, краска на здании клуба облезает, фонтан пересыхает. Воздух дрожит от жары, и в нем постепенно проступает трактор с цистерной на шесть тысяч галлонов[29] воды, вокруг — оцепление из вооруженных людей, а за ними тянется вдаль вереница пыльных автомобилей.

Сотни людей с пустыми флягами и канистрами в руках напирают на проволочную сетку. Фотоаппараты Атласа поймали в объектив прыгающего с ограды человека с мачете в руках, его рот широко раскрыт; солдат стреляет из ружья; несколько человек валяются на земле.

Возле крана двое мужчин рвут друг у друга пластиковую канистру, на руках вздулись жилы. В толпе видны прижатые к сетке женщины — матери и бабушки с грудными младенцами.

Вот оно. Вот почему папа попросился на «Арго».

Когда Констанция сходит с «шагомера»,