Птичий город за облаками - Энтони Дорр

потому лишь, что этим словом обозначают поэта? А менин, как это перевести? Ярость? Возмущение? Досада? Выбрать одно слово — вступить на единственную тропку, в то время как в лабиринте их тысячи.

Расскажи нам, богиня, про злость Ахиллеса, сына Пелея.

Недостаточно хорошо.

Говори, Каллиопа, про то, как сын Пелея вспыхнул обидой.

Хуже.

Скажи людям, муза, чего Пелеев малец Ахиллес так раскипятился.

В первый год после возвращения он пишет Рексу примерно десяток писем, ограничиваясь строго вопросами перевода: императив или инфинитив? родительный или винительный? — уступая все романтическое Хиллари. Выносит письма за пазухой и по пути на работу опускает в ящик. Щеки горят от стыда. Потом неделями ждет ответа. Рекс отвечает небыстро и нерегулярно, и Зено теряет последние остатки храбрости. Олимпийские боги пьют из своих кубков, смотрят сквозь крышу дома, как он мучается за столом, и смеются.

Да с чего он вообразил, будто интересен Рексу? Сирота, трус, водитель снегоуборщика с картонным чемоданом и в полиэстеровом костюме. Кто такой Зено, чтобы чего-то ждать?

О смерти Рекса ему сообщает Хиллари авиаписьмом, написанным фиолетовыми чернилами. Рекс, пишет Хиллари, был в Египте, работал со своими любимыми папирусами, пытался выцарапать у забвения еще несколько фраз, и у него случился инфаркт.

«Ты, — пишет Хиллари, — был очень ему дорог». Огромная, с росчерками подпись занимает полстраницы.

Летят месяцы. Зено просыпается во второй половине дня, одевается в тесной комнате на втором этаже, сходит по скрипучей лестнице, будит миссис Бойдстен от дневного сна. Усаживает ее в кресло на колесиках, причесывает, кормит обедом, подкатывает к столу, на котором она раскладывает пазл, наливает на два пальца «Олд форестера». Включает телевизор. Берет с тумбочки список: «Говядина, лук, губная помада, купи на этот раз нормального красного оттенка». Перед уходом на работу укладывает ее в постель.

Истерики, визиты к врачу, лечение, десятки поездок к специалистам в Бойсе — через все это Зено проходит вместе с ней. Он по-прежнему спит на маленькой латунной кровати, Рексов «Компендиум утраченных книг» и словарь Лиддела и Скотта похоронены в картонной коробке под столом. Иногда по утрам, возвращаясь с работы, Зено выводит снегоуборщик на обочину и смотрит, как рассвет просачивается в долину. Это единственный способ заставить себя проехать оставшуюся до дома милю. В последние дни своей жизни миссис Бойдстен кашляет так, будто у нее в груди целое озеро. Зено гадает, поделится ли она перед смертью какими-нибудь воспоминаниями об отце, об их отношениях, назовет ли его сыном, скажет ли, что благодарна за уход в течение стольких лет и рада, что стала его опекуншей, намекнет ли, что знает о его мучениях. Однако под конец она уже как будто и не в этом мире: только морфин, остекленелые глаза и вонь, возвращающая его в Корею.

В день ее смерти, покуда сиделка из хосписа делает необходимые звонки, он выходит на улицу и слышит капель: с крыши течет, деревья пробуждаются, ласточки носятся над головой, горы шевелятся, рокочут, шепчутся. Мир таянья полон звуков.

Он снимает все занавески в доме. Сдергивает с кресел салфеточки, высыпает в мусорное ведро сухие лепестки из вазы, выливает в раковину бурбон. Снимает с полок всех розовощеких фарфоровых детей, укладывает в коробки и относит в благотворительный магазин.

Берет из приюта шестидесятипятифунтового пегого пса с седой мордой по кличке Лютер, заводит его в дом, вываливает в миску банку тушеной говядины с ячменной кашей и смотрит, как Лютер ее заглатывает. Потом пес долго обнюхивает дом, словно не веря своему везению.

Наконец Зено сдергивает с обеденного стола выцветшую кружевную дорожку, приносит со второго этажа коробку и раскладывает книги на ореховой столешнице в пятнах от стаканов. Наливает себе кофе и разворачивает только что купленный линованный блокнот формата А4. Лютер сворачивается у его ног и испускает долгий-предолгий вздох.

Из всех человеческих безумств, сказал как-то Рекс, самое смиряющее и самое благородное — попытки переводить с мертвых языков. Мы не знаем, как звучал древнегреческий в устной речи, еле-еле можем сопоставить его слова с нашими, мы с самого начала обречены на провал. Однако сама попытка вытащить что-то из мрака истории в наше время и наш язык, говорил Рекс, — это лучшая из нелепых авантюр.

Зено точит карандаш и вновь берется за перевод.

«Арго»

64-й год миссии

276-й день в гермоотсеке № 1

Констанция

Позади нее поток машин, навеки застывший у озера. Безликие подростки в майках все так же замерли на полушаге. Однако перед ней в Атласе все живое, подвижное: небо над контейнером-совой превращается в клубящийся серебристый полог, и с него сыплются снежинки.

Констанция делает шаг вперед. По обе стороны заснеженной дорожки тянутся неподстриженные можжевеловые кусты, а в дальнем конце стоит голубое викторианское здание, двухэтажное и очень ветхое. Крыльцо покосилось, труба выглядит кривой. В окне синяя табличка «ОТКРЫТО».

— Сивилла, что это?

Сивилла не отвечает. Полузасыпанная снегом вывеска гласит:

Библиотека

За спиной у Констанции все в Лейкпорте по-прежнему статичное, летнее, закрепленное на своем месте, как всегда в Атласе. Но здесь, на углу Лейк-стрит и Парк-стрит, за дверцей контейнера для возврата книг, зима.

Снег падает на можжевельники, снежинки жалят глаза, воздух пахнет металлом. Вступая на дорожку, Констанция слышит скрип снега; ее ноги оставляют на нем следы. Она поднимается по пяти гранитным ступеням. В стеклянном окошке двери — объявление детским почерком:

ЗАВТРА

ТОЛЬКО ОДНО ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

ЗАОБЛАЧНЫЙ КУКУШГОРОД

Дверь открывается со скрипом. Прямо впереди стол, обклеенный розовыми бумажными сердцами. На календаре 20 февраля 2020 года. На стене вышивка в рамке: «Здесь отвечают на вопросы». Одна стрелка указывает на художественную литературу, другая — на научно-популярную.

— Сивилла, это игра?

Ответа нет.

На трех допотопных компьютерных мониторах ввинчиваются в глубину сине-зеленые спирали. Вода сочится через потолок в разводах и капает в наполовину полный пластиковый бак. Кап. Кап. Кап.

— Сивилла?

Молчание. На «Арго» Сивилла повсюду, слышит тебя в любой каюте в любой час. Никогда еще такого не было, чтобы Констанция позвала Сивиллу и та не откликнулась. Неужели Сивилла не знает, что она здесь? Не знает, что в Атласе есть такое место?

Книжные корешки в шкафах пахнут пожелтелой бумагой. Констанция подставляет руку под воду и чувствует, как капелька падает на ладонь.

В середине центрального прохода висит табличка «ДЕТСКИЙ ОТДЕЛ». Стрелка указывает наверх. Констанция поднимается по лестнице, ноги у нее дрожат. На площадке путь ей преграждает золотая стена. На стене буквами, про