Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

class="p1">И вот, если послушать меньшевиков, эсеров, дашнаков, из-за моря готовы прибыть на помощь английские войска и пароходы, груженные хлебом и продовольствием, и город будет спасен от всяческих бед. Нелегко было измученным людям устоять против этих провокационных посулов, и часть рабочих поддалась обывательским настроениям, дала себя запутать, обмануть и увлечь контрреволюционерам: на митингах стали голосовать за предательские предложения о «приглашении на помощь» англичан.

Развернулась жесточайшая борьба по вопросу об этом «приглашении» и внутри Бакинского совета.

Две недели шла эта борьба, пока наконец контрреволюционному блоку не удалось получить большинство и протащить в Совете резолюцию «за приглашение».

Жалкое это было большинство — всего двадцать три предательских голоса! — но они решили дело: оставшись в меньшинстве, бакинские большевики в Совнаркоме сложили с себя полномочия. Власть захватил антисоветский блок меньшевиков, эсеров и дашнаков. Их вожаки, совместно с представителями изменившего советской власти командного состава Каспийской флотилии, организовали «правительство», высокопарно названное ими «Диктатура Центрокаспия». Едва придя к власти, они немедленно обратились за «помощью» к англичанам.

Долго в эту ночь не ложились спать апшеронцы.

Ночь была душная, людей тянуло на воздух, рабочие собирались подле жилищ, курили, спорили, не могли наговориться.

Много было недоумений и сомнений. Как могло так случиться, что советской власти больше нет? Не поспешил ли Совнарком уйти от власти? Может быть, следовало еще бороться? И все, как один, чувствовали, что стряслась беда.

Юнус бродил по промыслу мрачный.

— Другие дали себя уговорить врагам, а я, дурак, дал себя уговорить своим же друзьям и нянчился с этими желонками, в то время как каждый честный молодой рабочий дрался на фронте! — сказал он с досадой Араму.

Арам принял упрек на свой счет: ведь и он тоже настаивал, чтобы парень остался на «Апшероне».

— А про ногу свою больную ты, наверно, уже забыл? — спросил он.

Юнус махнул рукой.

— Пусть бы я ее совсем потерял — жила бы только наша советская власть, наша Коммуна!

Коммуна!

С какой болью отзывалось теперь это слово в сердце Юнуса! А ведь еще недавно, за столом у Арама, провозглашали он и его друзья здравицу за Коммуну — чтоб всюду она побеждала и торжествовала. И что же стало с их страстной мечтой? Сколько лишений было перенесено рабочими людьми, сколько рабочей крови пролито было во время подавления мусаватского мятежа, сколько людей погибло под Кюрдамиром, Геокчаем, Шемахой, сколько погибло людей, оказавшихся в турецком тылу, — среди них, возможно, и такой замечательный человек, как Газанфар! Сколько гибнет сейчас здесь, под стенами Баку, и всё, видать, напрасно!

Но трубка Арама спокойно попыхивала в темноте.

— Нет, — возражал он Юнусу, — не напрасно!.. Коммуна наша продержалась четыре месяца, окруженная столькими врагами! Люди наши показали, что могут крепко бороться за советскую власть: на фронте они внесли свою долю в борьбу Советской России с интервентами — отвлекли на себя известную часть немцев и турок; а с тыла дали России почти сто миллионов пудов нефти — это кое-что да значит!.. Неужели все это не стоит наших лишений, нашей крови? Стоит, Юнус, стоит!.. И я уверен, что придет время и трудовой народ высоко оценит эти лишения, эту кровь!..

Долго в ту ночь говорили Арам и Юнус, и когда рассеялся мрак и раннее солнце коснулось черных вышек «Апшерона», все предстало перед Юнусом в ином свете: нет, еще не все погибло — нужно продолжать борьбу!

Петровская площадь

Сюда, на эту приморскую пыльную площадь, обычно заставленную высокими штабелями досок, заполненную лотками с арбузами, дынями, свежей рыбой, привезенной с моря на парусниках, стали стягиваться отступающие советские вооруженные силы — красноармейцы, боевые дружины большевиков, отряды вооруженных рабочих, а вместе с ними актив бакинской большевистской организации и ее руководители — Шаумян, Азизбеков, Джапаридзе, Фиолетов. Кто знает, быть может, придется эвакуироваться морем в Астрахань, с тем чтоб, укрепив там свои силы, вновь вернуться сюда и вырвать Баку из рук продавшейся Антанте «Диктатуры»? Петровская площадь и прилегающие к ней кварталы стали маленькой большевистской республикой среди царства торжествующей контрреволюции. Напасть на такую республику и разгромить ее у «Диктатуры» не хватало сил.

Сюда, к этой приморской пыльной площади, ходит Баджи: детский сад, где прежде можно было коротать время с тетей Марией и малышами, закрылся, сидеть дома одной, когда в городе на каждом шагу столько интересного, невозможно; а здесь, на площади, если быть настойчивой, можно повидать Сашу.

Пробраться на площадь нелегко: в лагере — строжайшая охрана. Согласно приказу Мешади Азизбекова сюда никого чужих не пропускают во избежание провокации со стороны «Диктатуры Центрокаспия». Но маленькая фигура в чадре, маячащая у лагеря и столь необычная здесь, вскоре становится знакомой многим, и стоит Баджи показаться на глаза часовому, как раздается возглас:

— Эй, Филиппов! Саша!.. К тебе пришли!

Клич несется по всей площади, доносится до Саши.

Однажды часовой крикнул:

— Филиппов! Невеста пришла!

— Не невеста она, а сестра моего товарища, мы вместе росли в Черном городе на одном заводе, — спешит заверить всех Саша. — Она еще девочка, ей всего… тринадцать лет, — неожиданно для самого себя хитрит Саша, уменьшив возраст Баджи на год.

— А не семнадцать? — лукаво спрашивает один красноармеец. — Под чадрой-то ведь не разобрать!

Саше подобные шутки не по вкусу, но Баджи разражается веселым смехом: она — невеста Саши!

— Ты чего это? — недоумевает Саша.

Баджи спохватывается: не показалось бы Саше, что она смеется над ним. И она отвечает, как отвечали обычно на женской половине в доме Шамси, когда хотели скрыть причину смеха:

— А чего мне плакать? Меня никто не побил!..

Сюда, к этой приморской пыльной площади, все чаще ходит Баджи, чтоб повидаться с Сашей, и теперь часовые называют ее не иначе, как невестой.

Как-то раз, едва красноармеец, стоящий на карауле, успел крикнуть Саше, что пришла его невеста, Баджи увидела Сашу и рядом с ним — незнакомого мужчину лет сорока, в шинели, с винтовкой в руке.

— Я не знал, Филиппов, что у тебя невеста! — сказал человек в шинели, услышав возглас часового.

— Не невеста она, а сестра моего товарища, мы вместе росли в Черном городе, на одном заводе, — по обыкновению заторопился Саша. — Она еще девочка, ей всего… — и на этот раз сказал точно: — четырнадцать лет.

Баджи невольно кивнула головой.

— И теперь живете все вместе? — спросил незнакомец.

Баджи насупилась:

— Нет!

— А где он теперь, твой брат? Кто такой?

Много хорошего могла бы сестра рассказать о своем брате, но обида на брата еще жила в ее