Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

классическим атеизмом и синтетизмом. В своей работе мы раз за разом повторяем диалектическую необходимость - как личностную, так и социальную и историческую - отстранения от традиционной религии через атеистическое крещение, чтобы только потом прийти к синтетической позиции. Таким образом, синтетизм - это не реакция на атеизм, а его логическое завершение, его историческое и интеллектуальное углубление (философское понятие радикального атеизма, используемое, в частности, философом Мартином Хегглундом, является синонимом синтетизма). Синтетизм вечно благодарен атеизму за культурный акт очищения, который был столь же грандиозен, сколь и необходим. Но у классического атеизма есть очевидная слабость, и нет ничего удивительного в том, что именно из этой уязвимости возникает синтетический импульс. Атеизм, конечно, реактивен по своей природе и является чистым отрицанием; он не имеет никакого содержания сам по себе, и в полной мере своего творчества он может представлять только одно из четырех основных понятий в рамках синтеза, а именно Атеос. Но это все, что есть.

С философской точки зрения классический атеизм не имеет логического завершения и боится своего неизбежного исчезновения; точки, где атеизм становится настолько радикальным, что, в лучшем духе фаллибилизма, он может окончательно покинуть арену и уступить место синтетизму. И пока грохот, возвещающий синтетическую революцию, усиливается, значительная часть воинствующих сторонников атеизма прячется в непродуманном, концептуально запутанном и слепом презрении к религии; своего рода аутоиммунная защитная реакция против собственной вопиющей бессмысленности. Причина такого поведения скрывается за ахиллесовой пятой классического атеизма: атеизму самому по себе не хватает понимания в высшей степени оправданного чувства удивления человека существованием. Он не видит, что человек существует только как существо посреди мира, из которого он черпает свою субстанцию. Он не понимает, что психологическое напряжение в отношениях между человеком и миром является экзистенциально фундаментальным. Таким образом, классический атеизм не имеет никаких оснований быть чем-то иным, кроме как временным трамплином между двумя религиозными парадигмами.

Когда классический атеизм ставится в один ряд с холистическим синтетизмом, последний неожиданно выделяется как консервативный, аутичный вечный цикл, который застрял и просто повторяет фразы, которые становятся все более бессмысленными. Если синтетизм представляет собой то, что Ницше называет и прославляет как дионисийский драйв, то атеизм застревает в своей ретроспективной противоположности - аполлоническом драйве. Это не значит, что аполлоновский драйв нелегитимен: он не более нелегитимен, чем левое полушарие (если мы снова позволим себе метафорически заимствовать очевидные особенности человеческих полушарий головного мозга). Но оно не может действовать беспрепятственно, чтобы не возникло фатального дисбаланса. Атеос должен быть соотнесен с Энтеосом, Пантеосом и, прежде всего, Синтеосом. Аполлоническое стремление, которое Атеос проявляет в изоляции, должно быть подчинено дионисийскому стремлению в других частях синтетической пирамиды. Точно так же, как этернализирующее левое полушарие мозга, разделяющее и замораживающее события на отдельные фрагменты, должно взаимодействовать с мобилизующим правым полушарием мозга и его целостной перспективой, чтобы самовосприятие и мировоззрение человека было полным.

Несмотря на то, что вся метафизика начинается, вращается вокруг и заканчивается удивлением человека существованием - или, если хотите, удивлением природы, воплощенной в человеке и в нем самом, - эта постоянно повторяющаяся сложность эмоций остается загадкой для многих воинствующих атеистов. Они упорно цепляются за свой собственный, хрупкий, субъективный опыт - многие из них несколько причудливо называют себя гуманистами, как будто они сами способны служить утопической цели Бога своей благочестивой верой в разум - не понимая, что весь субъективный опыт, даже их собственный, состоит всего лишь из эмоций. Это не самое худшее, что есть в этом мире, но этот факт необходимо признать и проанализировать. Разумеется, уместным ответом будет вопрос о том, как эмоции могли стать исторической проблемой для такого эмоционального существа, как человек. В конце концов, они столь же подлинны и реальны, как и любые другие физические явления. И они, бесспорно, неизбежны. Так почему бы вместо этого не капитулировать перед этими эмоциями, чтобы впоследствии исследовать, на какие великие подвиги может вдохновить такое принятие?

Пока атеисты остаются на своих позициях и протестуют против всех других иллюзий, кроме своей собственной, к которой они слепы, пока они иронично удивляются, почему никто не хочет эмоционально участвовать в их благородном деле - разве что с ограниченной, но сильной завистью, направленной на то, чего не хватает и чего никогда не считаешь себя способным достичь, а именно на живую веру, - утвердительные пост-атеистические синтетики решают вовлечь и интегрировать эмоциональную жизнь непосредственно в свое мировоззрение. Пройдя через четыре концепции, а не через одну; оставив категориальный холод Атеоса и впустив эмоциональное тепло Энтеоса в оценку Пантеоса, они получают грозный религиозный опыт. Именно эта бесспорно религиозная эмоция, этот сильный мистический опыт приводит синтетического агента в движение к утопии, к завершению синтетической пирамиды, поскольку этот опыт порождает желание сделать невозможное возможным. Здесь пробуждается желание создать Синтеоса. Или, выражаясь поэтическим языком: Синтез - это свет, который позволяет ощутить себя в конце темного туннеля атеизма.

Рано или поздно мы сталкиваемся с огромностью бытия. Начнем с того, что между нами и вещами, которые окружают нас в повседневной жизни, с одной стороны, и мельчайшими компонентами существования - вибрирующими, геометрически многомерными фигурами, которые связываются вместе, образуя пространство, время, вакуум и материю, - с другой, существуют огромные расстояния. Но между мелочами, которые нас окружают, и гигантскими множествами галактик в космологии, огромными вибрирующими пустотами между ними, не говоря уже о бесконечном количестве возможных вселенных, помимо нашей собственной, во вполне мыслимой мультивселенной, существуют огромные расстояния. Результатом этого является фундаментальное понимание синтетистами безмерности, интенсивности и продуктивности существования, теологическая убежденность, которую философ-синтетик Роберт Коррингтон - в своем радикальном прочтении отца прагматизма Чарльза Сандерса Пирса в его книге "Семиотическая теория теологии и философии" - называет экстатическим натурализмом.

Между этими крайностями мы находим людей в чередующихся состояниях смятения и удивления, когда все, включая нас самих, существует в экстатической интенсивности. Классический атеизм, похоже, не понимает, что именно в этом экзистенциальном смятении и удивлении, а не в какой-то квазинаучной, более или менее приторной логике, берет свое начало религия. Религия возникает из мистического отношения к безмерности бытия, и эта безмерность не уменьшилась физически и не стала менее фантастической в результате ошеломляющих научных достижений последнего столетия - от квантовой физики до космологии. По логике вещей, сейчас мы должны быть гораздо более религиозны, чем когда-либо прежде. Чудо реальности постоянно становится все более захватывающим. От удивления перед необъятностью бытия (Пантеос) мы переходим к удивлению перед различием наших ближних по отношению к нам самим (Энтеос) и к воссоединению людей как эмпатического коллектива (Синтеос). Ведь там, где Вселенная