Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

коллеге Лао-цзы еще за несколько тысяч лет до того, как их преданные преемники Ницше и Хайдеггер завершили их размышления. Что касается Хайдеггера, то он, конечно же, строит всю свою этику присутствия на основе анхибаси - именно это понятие является ключом к его экзистенциалистской цели, Gelassenheit, или духовному освобождению. Для синтетизма asha и anchibasie - это не просто вдохновляющие понятия из младенческого возраста философии, но и основа ее экзистенциализма. Поиск близости к истине и стремление к присутствию во внутреннем раздвоении истины, вызванном ее постоянным колебанием и невозможностью вечного существования вне фантастического мира человека, означает, что ядро синтетического мистицизма существовало уже у Зороастра и Гераклита. Аша и анхибасие являются не только основами синтетической онто-эпистемологии - мы никак не можем использовать диалектику между этернализмом и мобилизмом без их допущения - но и этической субстанцией синтетического мистицизма.

Мы приходим к аше и анчибасие в тот самый момент, когда позволяем их значению перейти от бытия-внешнего наблюдения к бытию-внутреннего участия. С этой точки отправления в синтетическом мистицизме мы по необходимости приземляемся в реляционистской этике. Ни один другой философ ни до, ни после Гераклита - за исключением, возможно, его предшественника и источника вдохновения Зороастра - не был так близок к тому, чтобы определить метафизическую истину с такой точностью. Ведь именно в напряженной близости к событию истины - а не в некой поглощенности этим событием - проявляется метафизическая истина, в ее постоянно терпящей неудачу, но необходимой попытке объединить по крайней мере два в ядре онтологии. Мы выражаем это тем, что среди тысяч и тысяч истин, которые мы постоянно производим, мы находим первозданную этернализацию как определяющую истину как акт для нашей экзистенциальной субстанции, как первичный акт для нас как творческих машин истины.

Следствием этого является то, что, если мы пытаемся избежать аши или анчибаси как онто-эпистемологического основания, становится необходимым отрицать все формы движения вообще. Это означает, что все без исключения движения должны рассматриваться как иллюзорные. Парменид - греческий философ, который делает этот логически необходимый вывод, и с Парменидом рождается восстание против новаторских, контринтуитивных, но тем не менее логичных прозрений Гераклита. Амбиции Парменида реализовали физики Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн, создав картину мира, в которой все движение иллюзорно в платонистской блочной вселенной, где различные формы законов и детерминизм в застывшем пространстве-времени предшествуют всему остальному. Проблема, однако, в том, что математика не предшествует физике. Существование не является в первую очередь математическим (идеальным) и во вторую очередь физическим (фактическим), как утверждает Платон. Оно просто физическое. Мы просто не живем в какой-то форме эйнштейновской блочной вселенной, как бы аккуратно она ни выглядела на чертежной доске; мы живем де-факто в значительно более сложной борианской сетевой вселенной.

На самом деле математика - это просто усовершенствованное, идеалистическое сложение. Если вы берете что-то, а затем добавляете к этому что-то еще, то в итоге все это явно расширяется. Оно становится чем-то большим. Из этого неизбежного факта первые математики сделали вывод, что 1 плюс 1 может быть равно 2, а затем на основе этого аксиоматического предположения построили всю науку математики. Однако проблема в том, что эта линия рассуждений работает только в теории, а значит, применима только к самой математике. А почему? Потому что в природе вторая 1 никогда не идентична первой 1. В природе никогда не существует двух абсолютно одинаковых объектов, которые можно симметрично сложить или поменять друг на друга. Природа не только аналоговая, но и принципиально асимметричная во всех направлениях. Никогда не бывает двух одинаковых объектов - явления в бытии не только имеют подвижные границы, но и совершенно уникальны, из чего следует, что все наши обобщения, какими бы эпистемологически необходимыми они ни были, никогда не могут быть точнее произвольных приближений. Синтетически мы выражаем это как то, что Энтеос онтологически находится в одном классе с Атеосом и Пантеосом - или, выражаясь более поэтично: два - это первая сумма для фундаментального различия внутри Единого, и именно в качестве этой научной аксиомы множественность является основой онтологии.

После этого нам остается только обратить сложение, чтобы получить вычитание, временно отрицательное сложение - ни больше, ни меньше. На следующем этапе мы продолжаем использовать умножение и деление как кратчайшие пути к все более сложным сложениям и вычитаниям. И так далее, и так далее. Но мы никогда не покидаем этернализм в рамках математики, которая, конечно, в конечном счете является прикладным этернализмом par excellence. Однако мобилистское существование вне математических построений не обращает на это никакого внимания; оно ничуть не более математично, чем этерналистское. Все подобные вещи - лишь иллюзорные представления, питаемые нашими неадекватными, хотя и функциональными средствами навигации в суматохе существования. Здесь важно отметить, что математика не отделяет себя от физики как некое последнее по времени возникновение - для этого не нужна такая внезапно возникшая мистическая степень сложности - скорее, это разделение происходит в тот самый момент, когда математика вообще начинает использоваться. Структурированная фантазия отправляется в одном направлении, хаотичная реальность - в другом. Мы живем в радикально реляционистской вселенной - не в математической. Мы не должны следовать за аутичным Платоном и принимать заманчивые упрощения и причудливые симметрии математики за бесконечно сложную реальность как таковую. Математика - это всего лишь наш вечный способ понять мобилистскую среду, которая постоянно ускользает от наших описаний, и в конце концов это должно относиться и к математическим формулам как таковым, которые становятся осязаемыми в трансфинитной математике Георга Кантора. По мнению британского философа и математика Бертрана Рассела, одного из самых выдающихся учеников Уайтхеда, Кантору удалось создать науку о бесконечности. Синтетизм может только согласиться с этим и, если ничего другого не остается, поблагодарить за вдохновляющие метафоры.

Согласно реляционизму, как утверждает шведский философ религии Матц Хаммарстрем, между человеком и его окружением всегда преобладает внутридействующая взаимозависимость. Или, выражаясь феноменологически: не существует реальной границы между ближним и окружающим миром человека. Все явления, с которыми сталкивается человек, уже включают его самого онтологически. Тогда даже эпистемология, а в конечном счете и этика, должны подчиниться этому факту. Знание об окружающем мире невозможно без того, чтобы сам человек не был неотъемлемой частью объекта этого знания, реляционного феномена, участие которого должно постоянно дисконтироваться в каждом этернализированном расчете. Именно здесь Платон и его математика радикально расходятся с мобилистским мышлением. Для Платона дуальность, которую предлагает математика, является фундаментальной данностью для онтологии, но бытие не содержит таких дуальностей за пределами мира математики. Феномены могут быть диахроническими по отношению друг к другу,