Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

но это само по себе не означает, что они двойственны, во что нас заставляет верить математика. Два явления могут возникать одновременно или в одной и той же области, но никогда - одновременно. И наоборот: если две вещи возникают либо в разные моменты времени, либо в разных местах, они тем самым автоматически всегда являются разными явлениями.

Гераклит - первый человек в истории, который серьезно осознал и сформулировал это. Его вселенная вертикальна и рассматривает контекст как первичный. Парменид отвечает ему горизонтальной вселенной, в которой первичны последовательности. Не степень истинности этих утверждений определяет, какая из этих ветвей доминирует на философской арене, а то, насколько хорошо они соответствуют и адаптируются к господствующим структурам власти. Таким образом, не что иное, как полезность мировоззрения Парменида для феодальной и капиталистической элит, обеспечивает ему доминирующий статус, вплоть до появления реляционизма Уайтхеда и Бора, когда, спустя столько времени, Гераклит оказывается прав - по крайней мере, на данный момент. Три знаменитые цивилизационные основы Просвещения - индивид, атом и капитал - и первозданные формы субъекта и объекта Канта уходят своими корнями к Пармениду. В то же время сетевая динамическая революция вырывает ковер из-под ног индивидуализма и атомизма, а также капитализма, и тем самым из всего наследия Парменида.

Синтетизм принимает этику выживания как противовес морализму бессмертия, характерному для дуалистических философий. Одержимость платонизма бессмертием и совершенством свидетельствует о его враждебности по отношению к существованию и жизни, о фобии перемен, которая на самом глубоком уровне является поклонением смерти. С точки зрения ницшеанского синтетизма, Платон и его дуалистические наследники выступают как пророки желания смерти. Вместо этого синтетизм празднует вечность решающего момента, проявление Единого в неустранимой множественности, как бесконечное сейчас. Все ценности и оценки должны быть основаны на бесконечном сейчас как горизонте событий. Вечность во времени и бесконечность в пространстве - это не какие-то расширения в платоновском пространстве-времени, а поэтически озаглавленные компактные концентрации страстного присутствия, как вдохновленные Хайдеггером узлы в экстатическом натурализме Коррингтона. Вечность во времени и бесконечность в пространстве могут встретиться только в бесконечном сейчас, в минимальном замораживании темпоральности, а не в каком-то максимальном расширении. Таким образом, мы являемся вечными существами не потому, что бессмертны, а потому, что можем мыслить и переживать вечность как логическое и эмоциональное представление бесконечного, сфокусированное на текущем моменте. Что, в свою очередь, означает, что синтетическая трансценденция локализована внутри, а не вне имманентности.

Любовь и мистицизм в бесконечном теперь составляют ядро этики выживания. Здесь появляется альтернатива всем формам морализма, основанного на предвзятом положении вещей. То, что оценки, слабо основанные на положении вещей, способны мотивировать своего рода "будущее должно быть более таким же, как сейчас" в качестве этического маяка, не является чем-то, что обладает логической прочностью. То, что природа в определенной ситуации действует определенным образом, конечно, не означает, что человек должен использовать природные механизмы в качестве этического маяка. Если amor fati - это покорная любовь к закрытому прошлому, то императив не включает в себя открытое будущее; скорее, он подразумевает противоречивый призыв порвать со всем, что было, то есть расширить, а не минимизировать пространственно-временную множественность, как выразился бы архи-ницшеанец Жиль Делёз. Таким образом, поступать этично - это, по крайней мере, так же часто нарушать природу, участвовать в культурном и цивилизационном процессе и управлять им, как и следовать ему. Природа не является каким-то авраамическим богом, равно как и истина не является этическим руководящим принципом.

Даже философы-реляционисты могут попасть в ловушку, желая превратить поведение природы именно в такой этический маяк. В своей книге "Нигил без границ" Рэй Брассье изображает своего рода увлекательную фрейдистскую космологию со Вселенной в роли энтропийного гиганта, ослепленного и идущего к своему собственному исчезновению - то, что он называет органоном исчезновения. Отправной точкой Брасье является то, что культура сделала все возможное, чтобы избежать травмы вымирания. Вместо этого он стремится построить смысл, основанный на неизбежном уничтожении существования. Для этого Брасье атакует как феноменологическое и герменевтическое направления континентальной философии, так и делюзианский витализм, который, по его мнению, пытается привнести в существование всевозможные смыслы, как своего рода неудачную и принципиально неэффективную инвокацию против травмы исчезновения. Вместо этого Брасье опирается на таких мыслителей, как Ален Бадью, Франсуа Ларюэль, Поль Черчланд и Томас Метцингер, когда призывает к своему радикальному ультранигилизму. Он указывает на то, что Вселенная возникает из ничего (Атеос синтеза), а его идея об органоне исчезновения как философской отправной точке - о том, что жизнь может быть пережита только на фоне ее собственной неизбежной аннигиляции, - по мнению Брасье, является также условием существования мышления вообще. Синтетически мы выражаем это тем, что он рассматривает Пантеос и Энтеос лишь как подчиненные аспекты полностью доминирующего Атеоса, где любая форма Синтеоса вообще не встречается.

Драматическое достижение Брасье состоит в том, что он атакует кантовский корреляционизм, основанный на предположении, что мышление существует не в отношении к бытию, как утверждает Кант, а в отношении к небытию. Только здесь открывается возможность философского пути вперед, и он реляционистский. Но даже если его космология окажется физически верной - физики-синтетики, такие как Ли Смолин и Роджер Пенроуз, определенно с ним не согласны, - это не означает, что сознательные люди должны вести себя как некие повторяющиеся органоны, изобилующие обнаженными драйвами смерти (даже если старший Жак Лакан играет с той же идеей). Выражаясь по-лакановски, Брасье, таким образом, строит своего рода теологию подсознания как этического руководящего принципа, но он прикрепляет его к тому же зыбкому месту, что и социобиологи XIX века - когда они заложили основы, в частности, нацизма XX века, - а именно к мазохистской воле подчиняться, следовать и усиливать природу именно так, как, по крайне шатким научным основаниям, она уже предполагается.

Синтетистский ответ на радикальный нигилизм Брассье, конечно, заключается в том, что он застревает на полпути в синтетической диалектике, в своего рода перманентном мазохистском наслаждении под Атеосом, не завершая пирамидального движения мысли через Пантеос к утвердительному колебанию между Энтеосом и Синтеосом, где четыре угла синтетической пирамиды радикально равны. Образец для подражания Брасье, Ницше, конечно, никогда не основывал свой утвердительный нигилизм на своей в остальном прекрасно провалившейся концепции воли к власти. Утвердительность Ницше может быть достигнута только через полностью осознанный экзистенциальный акт истины, где этот акт порождает истину, которая, в свою очередь, порождает Übermensch. Таким образом, постнигилистическая аффирмативность Ницше в экзистенциализме Бадью является значительно большей моделью, чем кажется Брассье. Поэтому впечатляющие в остальном нигилистические рассуждения Брасье - за исключением того, что они основаны на,