Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

встречает нас равнодушием, мы встречаем потенциал любви в наших ближних. Именно тогда, когда мы продвигаемся от пантеизма к синтетизму, появляется любовь. Любовь по определению не может ожидать ответной любви как условия. Тогда это не любовь, а просто внутренняя манипуляция (из этой манипуляции вытекает индивидуалистическая идея о том, что другого нужно завоевать и владеть им как неким колониальным владением).

Романтическое возведение единственного другого человека в ранг единственного другого с последующим отгораживанием от остального мира, как от иерархически низшего по отношению к этому единственному другому, достаточно странно. То, что это обожествление затем принимается за любовь, еще более абсурдно. Но если ничего другого не остается, то темная изнанка этой стремящейся к симбиозу манипуляции проявляется в ее этических последствиях. Что характеризует подлинную этику, так это то, что она просто осуществляется, без единой йоты расчета скрытых мотивов, как отражающая истину идентичность, как поступок. Только тогда действие становится этичным: в противном случае его можно рассматривать лишь как циничную манипуляцию, банальную попытку использовать тело и разум другого человека в недальновидных, эгоистических целях. Подлинная любовь действительно может быть эмоцией, но этика, на которой она должна основываться, гораздо более прочна; это любовь, которая не ждет и не видит, которая на самом деле и самым глубоким образом бросает вызов смерти. Синтетически мы выражаем это тем, что любовь проявляется в Энтеосе, устремленном к Синтеосу, как истина, как акт, зарождающийся в Атеосе и осуществляющийся в Пантеосе. Но чтобы понять, как этот сложный процесс происходит на практике, мы должны разделить любовь на несколько диалектических ступеней.

В Древней Греции используются три различных понятия любви: метафизическая любовь (agape), эротическая любовь (eros) и дружеская любовь (philia). Окончательным критерием любви является влечение к радикально другому, а оно может возникнуть только в агапе. Таким образом, три любви образуют не только треугольник, но и наклонную плоскость, наклоняясь от агапэ вниз к паре филия и эрос. В XVII веке Барух Спиноза добавил четвертое понятие любви: amor dei intellectualis, интеллектуальная любовь к Богу, любовь, проистекающая из интеллектуального убеждения и признания реальных условий вещей, прежде всего в связи с его монистической вселенной, где Бог и природа - два имени для одной и той же вещи, Deus sive Natura. Интеллектуальная любовь Спинозы - это прежде всего радикальный акт воли, что делает ее истиной как актом par excellence. Ведь он утверждает, что этически желаемое влечение к радикально другому начинается не с эмоций, которые мы обычно связываем с любовью, а как логически и убедительно выполненный акт долга.

Подлинное влечение должно заключаться в страстной любви к радикально другому без надежды на ответную любовь. В противном случае речь идет не о подлинном влечении, а о лицемерном и банальном бартерном обмене, который мы называем интернарциссизмом. Это объясняет, почему Спиноза утверждает, что amor dei intellectualis должна стоять на первом месте, перед agape, philia и eros, просто для того, чтобы подлинная любовь вообще могла закрепиться в греческом наклонном треугольнике. Синтетически, идея Спинозы о фундаментальной ценности интеллектуальной любви имеет следствием то, что ни пустой субъект (Atheos), ни существование в целом (Pantheos) не оставляют места для какого-либо эмоционального мнения о них; вместо этого их следует любить безоговорочно, поскольку их нельзя ни добавить, ни отбросить. Все остальные жизненные переживания основываются на Атеосе и Пантеосе, включая все остальное, что любят, ненавидят или каким-либо образом связаны с эмоциями. Amor dei intellectualis - это покорное, логически обоснованное и фундаментальное влечение. Подлинная агапе, подлинный эрос и подлинная филия с их сильными эмоциями могут возникнуть только в результате того, что amor dei intellectualis сначала предлагает необходимую платформу. Синтетически мы выражаем это так: мы должны сначала подчиниться Атеосу, чтобы впоследствии иметь возможность отказаться от себя в пользу Пантеоса и Энтеоса на пути к этической цели, подлинной любви к радикально другому, где возникает Синтеос.

Понятие amor dei intellectualis Спинозы является предшественником дополняющего его термина amor fati Ницше, который был придуман 200 лет спустя. Достаточно добавить длительность к любви Спинозы, зависящей от логической покорности Вселенной, чтобы получить любовь Ницше, зависящую от логической покорности судьбе. В обоих случаях речь идет об одном и том же влечении к истине как к поступку, где отражающее личность решение предшествует эмоции. Синтетически, конечно, мы помещаем фиксированного на вселенной Спинозу в Пантеос, а фиксированного на времени Ницше - в Энтеос. То, что Ницше добавляет стрелу времени в этическое уравнение, приводит к слиянию amor dei intellectualis и agape в качестве основы для amor fati. Его собственное мировоззрение, конечно, основано на смерти авраамического Бога, а поскольку она также предвещает смерть личности, ницшеанский übermensch оказывается в тупике, где все, что было в истории до сих пор, должно быть любимо - покорно и безоговорочно, - поскольку никакого внешнего спасения или иного душевного облегчения не существует. Это означает, что простого принятия недостаточно: Ницше необоснованно утверждает, что для возможного примирения с судьбой необходима трансцендентная любовь. Поскольку любовь к судьбе логически выводима, является необходимостью для этической субстанции, а не какой-то свободно выбранной эмоцией, для этой задачи подходит только метафизическая любовь, агапе. Судьба возникает и должна быть любима как истина, как акт, в котором события зафиксированы в истории. Поэтому мы помещаем amor fati в колебание между Пантеосом и Энтеосом в синтетической пирамиде.

Самые интимные отношения напоминают нам, что все самое важное в жизни начинается не с одного, а с двух. Один - это ничто: влечение всегда начинается с двух. И как окончательное событие истины, притяжение находится в центре внимания мистицизма. Уже Зороастр понимал и говорил об этом со своей концепцией аша в древнем Иране, за ним последовал Гераклит, который завершил эту идею своей концепцией анхибаси в Древней Греции. Интересно, что оба понятия неоднозначны: их можно перевести и как присутствовать, и как быть близким к бытию (не путать с одержимостью позднего капитализма всякими псевдобуддистскими mindfulness). Поскольку два - это минимум в синтетической онтологии - ничто не может быть только одним, кроме Единого, Вселенной как целого, - более тесная связь с объектом также не может быть отправной точкой для онтологии. Вместо этого она должна исходить из фактического отношения между по крайней мере двумя, из экзистенциального бытия в разделении между ними. Таким образом, аша и анчибасие, блестяще, имеют не только онтологические и эпистемологические, но и этические последствия. Жить, понимать и действовать правильно - значит постоянно оставаться как можно ближе к состояниям asha или anchibasie.

Это было совершенно ясно протосинтетикам Зороастру, Гераклиту и их китайскому