Всегда в декабре - Эмили Стоун

но потом Джози одернула себя, ведь так называла бабушку только она.

– Нет, – твердо сказала Джози. Голос у нее был уверенный. Она даже еще раз обвела глазами помещение, ожидая появления Макса с шутливым, одному ему понятным комментарием про ошибочную идентификацию.

– Что случилось? – шепотом спросила у врача Хелен, и Джози вздрогнула, поворачиваясь в ее сторону.

Ничего не случилось, хотелось сказать ей, потому что речь идет не о Максе.

– У него была аневризма сосудов головного мозга. Мы ничего не могли сделать. Он потерял сознание здесь, в приемном покое, но когда мы привезли его в…

– Нет, – повторила Джози. Но теперь ее голос был дерганым, незнакомым.

Врач посмотрела прямо ей в глаза.

– Вероятно, последние несколько часов у него сильно болела голова, но из-за опухоли он не придал этому значения.

Болела голова. Все куда-то отдалилось, когда прозвучали эти два слова. В ушах звенело, врач что-то говорила, но смысл сказанного не доходил до Джози. Это не взаправду. Это просто ужасный кошмар – возможно, она все еще в коттедже и по-прежнему спит в объятиях Макса.

Хелен крепко сжала ее руку. Оказывается, врач уже отошла в другой конец приемного покоя, а Джози этого не заметила. Она моргнула несколько раз, стараясь вернуться в реальность, а тем временем Хелен подвела ее к стулу и усадила.

– Опухоль мозга? – еле ворочая языком, повторила Джози.

Это было дикостью, никак не укладывалось у нее в голове, как кусочки пазла, которые не стыкуются, как ни старайся.

Хелен плакала. Хелен плакала. Джози смотрела, как слезы падают на ее верхнюю губу, как она утирает их рукавом. И эти слезы тоже казались ненастоящими.

– У него был рак, – сдавленным голосом произнесла Хелен.

– Нет, не было.

Потому что тогда она знала бы. Это не та вещь, о которой не рассказывают.

– Неизлечимый. Рак мозга. Он надеялся…

– Нет. – Но в горле нарастало давление. – Он сказал бы мне.

– Я думаю, он собирался, – мягко сказала она.

– Откуда ты знаешь? – требовательно спросила Джози.

– От него, – голос Хелен дрогнул.

Джози помотала головой. Что за дичь. Какой смысл говорить Хелен, а не ей?

– Но врач сказала – аневризма.

Это единственное, что ей оставалось – опираться на факты, на то, что было сказано однозначно. Потому что это дикость. Где он сейчас? Где? Если взаправду умер, тогда почему ей говорят об этом здесь? Почему не ведут к нему, чтобы она могла убедиться в этом сама?

– Я слышала. Но, возможно, он сам об этом не знал. Со слов врача получается, что это происходит внезапно. Думаю, он не ожидал, что это произойдет… сейчас. – Джози отчаянно мотала головой снова и снова, и комната поплыла перед глазами. – Послушай, – Хелен, руководствуясь лучшими соображениями, явно старалась, чтобы ее голос звучал, как обычно, – посиди тут, а я попробую разузнать все подробности.

Джози посмотрела на нее. К чему ей подробности? Если это правда, подробности не нужны.

Но вместо этого она сказала: «Хорошо». Голос у нее был деревянным, холодным и пустым. Он был не ее, и тело тоже сейчас было не ее, оно словно не принадлежало ей.

– И нам нужно позвонить… – Хелен посмотрела на Джози, покачала головой и смахнула слезы. – Я разберусь. Я сейчас приду. Это не…

Она не договорила – просто стиснула плечо Джози так сильно, что стало больно, но Джози была благодарна за это, потому что теперь ей пришлось сконцентрироваться на этой части тела, на тупой боли в нем, и не думать о том, что ее как будто разрывает на куски, что ее части тела словно атакуют друг друга.

Это неправда. Она могла думать только об этом, глядя, как Хелен у стойки разговаривает с администратором, а затем роется в своей сумочке. Макс не умер. Ее бабушка… это бабушка была больна, а не Макс. Не может быть, чтобы у него был рак, а он от нее это скрывал. Разве такое происходит в одночасье? Ей следовало бы рыдать, вопить, кричать, требовать ответа, но чем больше она думала об этом, тем больше ее тело отключалось, так что в конце концов она могла лишь моргать.

Когда Хелен вернулась, в правой руке у нее что-то было. Письмо, вяло подумала Джози.

Хелен села рядом, положила руку ей на плечо, а другой – протянула письмо.

– Он просил отдать это тебе, – мягко сказала она.

Джози помотала головой, но, когда Хелен настояла, взяла, заметив, что бумага трясется – это дрожала ее рука. Она положила письмо на колени и долго смотрела на него. Сверху почерком Макса было написало ее имя – Джози.

Она снова взглянула на Хелен и тряхнула головой.

– Я не понимаю.

Глаза у Хелен были влажные, подбородок подрагивал.

– Он позвонил мне, – мягко сказала она, – хотел все объяснить и попросить совета. – Она вздохнула. – Я предложила подождать, пока Мемо не станет чуточку лучше, потому что боялась, как ты с этим справишься, но я… – Ее дыхание пресеклось. – Извини, моя дорогая.

Лучше бы ей этого не говорить. Извини. Она прекрасно знала, почему так говорят и что это значит.

– Тебе что-нибудь принести? – спросила Хелен.

– Воды, – прохрипела Джози, но не потому, что ей хотелось пить, а потому, что хотелось остаться одной. Хелен кивнула и поднялась. Джози смотрела, как она идет по коридору, потом перевела взгляд на письмо, которое держала в руке. Но открывать его не стала. Потому что знала, что если откроет его, то все станет взаправду.

Глава 28

Тремя днями ранее

Макс смотрел на листок, думая, а может, скомкать его, как четыре предыдущих, и попробовать еще раз? Все, что было написано, никуда не годилось. И разве вообще, черт побери, можно объяснить нечто подобное в письме?

Сидя на подоконнике в крохотной бристольской квартирке своей сестры, он сделал глоток кофе – черного и крепкого, как ему нравилось, и стал смотреть в окно на улицу. Родители, решив приехать в Англию на последнее в его жизни Рождество, слава богу, предпочли остановиться в отеле. Макс сделал вдох, задержал дыхание, а затем выдохнул. Он смирился со своей ситуацией и прожил дольше, чем изначально предполагали врачи. Ему давали полгода, и это выяснилось примерно год назад, непосредственно перед тем, как он познакомился с девушкой, которую полюбил, ради которой мог бы мечтать прожить чуть дольше.

Он обернулся через плечо на Хлою, которая вошла в комнату шаркающей походкой и с затуманенным взглядом. По утрам это был ее обычный вид – просыпаясь, она выглядела как-то мягче,