Ничто. Остров и демоны - Кармен Лафорет

— Иди сюда, иди…

На столике стояла бутылка и несколько стаканов.

— Давай чокнемся, детка… за один секрет.

— Ты тоже выпьешь?

— Всего одну капельку.

Глаза у Даниэля внезапно загорелись, он погладил Марту по щеке.

— Кто бы сказал, что ты способна на такие вещи!

Марта отстранилась, удивленная.

— Какие вещи?

Даниэль приложил палец к своему крохотному рту и оглянулся по сторонам.

— Тс-с, осторожно… А то слуги услышат. Можно делать все, если соблюдать приличия, детка. Понимаешь, соблюдать приличия. Ты не будешь против, если я тебя ущипну? Твой бедный дядя Даниэль уже старик. Да, да, надо соблюдать приличия… Предупреждаю тебя, что твои тетки немного сердятся. Матильда у нас пуританка… А Онес никогда не переступала границ. Самое важное — это границы, детка, так говорит тебе твой старый дядя… Дай мне лапку. Ах, тебе бы надо побольше следить за руками! Ты ведь дама, маленькая дама… Ты знаешь, что сейчас ты очень хорошенькая?

Марте казалось, что Даниэль пьян. Это было очень странно. Из-за своего желудка он никогда не пил.

— А? Что ты говоришь? Ты ничего не говоришь? Постой, куда ты? Я на твоей стороне…

— Я никуда не ухожу. — Марте стало не по себе. — Я просто не знаю, о чем ты говоришь…

— Ах, конечно, конечно же, знаешь. Мне нравится твоя стыдливость, но ты все знаешь. Ты можешь открыть мне душу, точно своему исповеднику. Я тоже много грешил.

Последняя фраза прозвучала, как тайное признание.

Марте стало ужасно стыдно. Вдруг при виде Даниэля, при виде его лица, его загоревшихся глазок, его слегка дрожащих рук ей захотелось без оглядки броситься вниз по лестнице, поскорее убежать прочь. Но имя, произнесенное Даниэлем, остановило ее.

— Пабло недоволен нашими дамами… Хе-хе-хе… Да, плутовка, да. Ты рассердила его.

Горячая волна крови, залившая шею и лицо девочки, медленно отступала к сердцу, которое колотилось тяжело и гулко. Она побледнела. Тихо спросила:

— Что он говорил?

— Ах, разные глупости… Что они за тобой плохо смотрят, да почем я знаю! Себя-то он считает высоко нравственным… Ну ладно, присядь сюда, сюда, рядом со мной, посидим немножко вдвоем, а? Да, надо вести себя очень осторожно. Я мог бы рассказать тебе многое из собственного опыта.

Марта сидела на самом краешке неудобного дивана, как можно дальше от Даниэля, в полутемной комнате, пронизанной одиноким солнечным лучом. Она ясно слышала удары своего сердца, сильные и громкие, словно кто-то стучал кулаком в дверь. Они смешались со звоном колокольчика над решеткой у входа во двор. Это вернулись ее тетки. Марта взглянула на Даниэля и увидела, что старик наблюдает за ней, склонив голову к плечу. Лицо Марты, освещенное косым солнечным лучом, было таким бесхитростным, таким недоумевающим, что все воодушевление Даниэля пропало.

Тетки не сказали ей ничего из того, на что намекал Даниэль. Они пришли возбужденные после переговоров о дне отъезда на материк. Разговаривали они с Хосе. А также с Пабло.

— Пабло уже наполовину согласился ехать с нами. Сначала он сказал, что это слишком рано, потому что он хочет сделать несколько набросков на юге острова. А потом, когда мы сказали, что, может быть, придется ждать билета еще целый месяц, он заявил, что это слишком долго. И я с ним вполне согласна!

В тот день Марта почти ничего не ела. Время от времени, как при разговоре с дядей, кровь приливала к сердцу, и странные, гулкие удары, подобные стуку дверного молотка, отдавались у нее в ушах, заглушая все звуки.

Когда она с портфелем под мышкой уходила в школу, Даниэль дружески и лукаво шепнул ей на ухо:

— Так не забывай — приличия… Приличия — это все…

На переменах она, к своему удивлению, услышала шутки подруг относительно того же самого — ее романа, хотя удивляться, собственно, было нечему. Но кое-что из сказанного Даниэлем отодвинуло то утро на берегу в далекое прошлое; ей стало казаться, что все случившееся тогда — невинная болтовня, солнце, живительное прикосновение рук и губ, — все это произошло в каком-то далеком, почти забытом году. Уже другое беспокоило, другое радовало девочку.

«Пабло возмущен».

При этой мысли слезы благодарности, счастья и стыда навертывались ей на глаза. Он интересовался ею. Значит, это верно: он порвал дружбу с ней только для того, чтобы прекратились разговоры, чтобы никто не посмел ее обидеть.

«Я все объясню ему».

Когда она думала об этом, глаза ее вспыхивали. Ей уже казалось, что никакого романа с Сиксто у нее не было… Одно время что-то утишало мучительную боль неотступных мыслей о Пабло, но вдруг это «что-то» исчезло, раздвинулось, как занавес, и душа ее вновь осталась беззащитной. Ей нечем прикрыться, некуда спрятаться. И нет в ней иного образа, кроме образа Пабло. А через минуту неожиданное открытие причиняло девочке уже не радость, а страдание, нестерпимую боль — она вспоминала слова Онесты: «Мы сказали ему, что, может быть, придется ждать билетов еще целый месяц, и он ответил, что это слишком долго».

То были тяжелые часы. Когда в душе у тебя все переворачивается, когда тебя душат и слезы, и дурацкий смех — очень трудно оставаться внешне спокойной, сидеть полдня в школе, слушать, как преподаватели объясняют свои предметы, и в довершение всего быть готовой к тому, что тебя сейчас спросят про что-нибудь такое, о чем в подобные минуты никогда нельзя вспомнить.

Вечером, вернувшись в усадьбу, Хосе осведомился о сестре. Пино в тот день уезжала в Лас-Пальмас и возвратилась вместе с ним. Худенькая служанка Лолилья сообщила:

— Она только что вернулась. Поднялась к себе заниматься.

— Позови ее!

Марта, которая сидела над латинским текстом, как будто была в состоянии сейчас перевести его, и думала совершенно о другом, спустилась в столовую, с тоской и скукой глядя на большую комнату и накрытый к ужину стол. После ужина она сможет остаться одна. Она потушит свет, и никто больше не потревожит ее.

Хосе стоял у окна. Пино в уличном платье, сидя на стуле, тут же, в столовой, снимала тесные туфли на высоченных каблуках. Марта искоса взглянула на нее и встретила вызывающий взгляд невестки. Пино всегда смотрела вызывающе, словно она вела постоянную борьбу, и врагами ее попеременно становились то Марта, то служанки, то Хосе — кто угодно… Приближался решающий момент в жизни Марты. Момент, который она будет ясно помнить через многие годы. Но девочка не предчувствовала этого.

Как обычно, она подошла к своему месту, но не села, а крепко взялась за спинку стула. Перед ней была старинная горка, такая красивая, такая знакомая. Марта смотрела на нее, как уже смотрела много-много раз до этого дня. И тут в тишине раздался голос Хосе, громкий и резкий. Только тогда она поняла, что случилось нечто серьезное. На лице брата была написана такая неподдельная ярость, что Марта едва не попятилась от него.

— Я позвал тебя, чтобы ты рассказала здесь, перед Пино, обо всех своих похождениях и фокусах, о своем вранье…

Марта испугалась. На мгновенье от страха у нее подкосились ноги. Она оперлась на край стола и стиснула зубы, как часто делала в последнее время. «Сейчас это пройдет, — подумала она. — Потом будет все равно».

Все молчали. Марта смотрела теперь на своего брата, высоко подняв голову, пристально и дерзко.

— Я жду! — сказал Хосе.

Марта почувствовала, что не может произнести ни слова. Не может разжать стиснутых зубов, не может опустить голову. Ей казалось, что никогда она не видела Хосе в таком гневе, а на самом деле таким он бывал нередко. Просто никогда она не была еще настолько безоружна перед ним — в глубине души она понимала причину его гнева. И в страхе продолжала вести себя так же заносчиво.

Пино внезапно поднялась с места, без туфель, с ожерельем Тересы на шее, в кольцах и серьгах Тересы.

— Да разве ты не видишь, что она настоящая потаскуха?.. Ты не мужчина, если не убьешь ее!

Услышав грязное оскорбление, Марта обрела способность двигаться и в ярости повернулась к Пино.

— Не твое дело!

Пино взвизгнула, а Хосе схватил сестру за ворот блузки и с силой отшвырнул к стене. Потом стал перед ней, выкатив глаза, настолько страшный, что уже казался смешным.

От удара головой о стену у Марты потемнело в глазах; фигура Пино зашаталась, стены поплыли, и она сделала гримасу, к которой часто прибегала теперь. Она улыбнулась.

Хосе не помня себя начал осыпать ее пощечинами.

Марта чувствовала, как горят щеки под ударами, и улыбалась. Эта улыбка была бессознательная. Она шла изнутри, от какой-то части ее существа, которая не рассуждала, а поддавалась лишь ощущениям. Теперь одна Марта была спокойной, была сильной. Хосе бросил ей в лицо то же слово, каким ее оскорбила Пино. Потом остановился, задыхаясь.

— Молчишь, ответить смелости не хватает, да? Морочила нам голову своими дерьмовыми занятиями… А сама каждый день таскалась на пляж к этому кретину… Весь город только о тебе и говорит. Сегодня, когда я об этом узнал, я встретился с отцом Сиксто… Он, видите ли, совсем не против вашей свадьбы… Но ты-то что думала? За кого ты считаешь меня, чтобы надо мной смеяться? Свадьба, да еще за моей спиной? Я тебе, дрянь, покажу свадьбу!