Блокада - Анатолий Андреевич Даров

ли будет спать? Вспомним старинную советскую песню: «Заседанье кончилось – вот и до свиданья»…

– Или незаслуженный Сеня оторвет вам отрывок из сюиты «Ходит Ваня по деревне», – предложил Саша. – И еще какой Ваня! Всероссийского значения Ваня! Или пусть Бас споет: «Я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай».

Но больше всех была счастлива Сара. Она раскладывала конфеты на кровати, как пасьянс, делила их на часы, дни и… недели – хотелось бы ей, но уж недели, даже одной, никак не получалось.

– А я так нажрался, что даже сыт, – сказал Игорек и уснул.

Ему надо было хорошо поспать, потому что завтра, вооруженный конфетами, он пойдет разыскивать Ванятку.

Саша взял коптилку в свой угол и вслух читал дребезжащим голосом «Временник» Ивана Тимофеева: «Как видишь, живем в месте пустом, непроходимом и безводном, лишенном всякого телесного удовольствия». Думаю, что комментарии излишни, хотя они и написаны нашим профессором Араловым…

– А знаете, кого я встретила, когда выходила из тюрьмы? – вдруг спросила Сара. – Петрова, который Красноголовый. Он сам входил в НКВД, как домой. Чего бы там ему делать? И где он раньше пропадал?

При слове Петров, да еще Красноголовый, Саша вздрогнул и перестал читать.

Но разговор еще долго поддерживался, как горение коптилки. Последний общежитский разговор во тьме перед сном – перед тем, как кому-то уснуть вечным сном, уйти в вечную тьму.

– В-вот многие спрашивают, б-ыл ли Христос… Этак с-скоро начнут с-сомневаться, бы-ы-был ли Шекспир.

– Уже сомневаются, не сомневайся. А моя мама, вечно имевшая какие-то счеты с советской властью, говаривала: «такой хамлетской власти еще свет не видывал». Конечно, она в политике не разбиралась.

– А одна девочка говорила мне: «На мой взгляд, Саша порядочный хамлет». А был ли Христос – это, действительно, вопрос, и сложный.

– По-моему, начинать «Святого Евангелия чтения» нужно с Иоанна: символизм и красота стиля поразительные. После него многие места Библии, с которой мы познакомились лишь беглым огнем любопытных и насмешливых глаз, – те самые места, которые нам казались смешными, если не хуже, – станут величественнопонятней, пророчественней. И, наоборот, Апокалипсис не надо понимать буквально, иначе гипноз Апокалипсиса погубит мир. Зачем бороться за будущую прекрасную жизнь, если она невозможна, если в Откровении ясно предсказан конец мира? Апокалипсис – это предупреждение. Бог, если Он есть, а Он, кажется, есть, говорит: что, мол, такие-сякие, видели, к чему ваши войны приводят? Видели блокаду? Так вот, смотрите Мне. Стройте там свои коммунизмы или демократизмы. Я в это не вмешиваюсь, но не забывайтесь… А Христос? Скорее всего – Он был. Но это не так важно. Больше всего меня поражает нечеловеческое одиночество человека-Христа.

Молчание.

– Закончил, наконец? Еще один проповедник нашелся. И правда, с голода даже религиозным станешь… А я вот думаю, что бы еще сварганить, вроде мягкого и плавного налета. Не сидеть же нам сложа руки и ждать, когда

И музы ключ нам от квартиры

(Где хлеб лежит) принесут…

Или я сделаю вылазку на фронт. Эта игра воображения стоит свеч, хотя бы таких, что ставят над покойниками…

– Ну вот, мне опять начинают сниться какие-то продукты воображения – пищевой роскоши. Вот плывет селедка. Сейчас она смажет меня по губам хвостом…

Молчание.

– Совесть вдруг во мне заговорила матом. Кого мы оставили без соевых, целлюлозных, древесных и прочих видов конфет? Рабочих и служащих, членов профсоюзов.

– Нет, капиталистов. Нет, административной верхушки.

– Вот когда я начинаю понимать справедливость некоторых социалистических принципов: против кого бастовать – против себя? У кого воровать – у себя же? И так далее, в том же «само-бичевальческом» духе.

– Ерунда. Не у себя воровать, а у богатейшего и скупейшего государства, против него и бастовать, если оно, бюрократически-подхалимское, не считается с народом.

Молчание. Долгое молчание. Недалекие разрывы снарядов. Воющая дрожь фанеры в окнах.

– Звери мы, вот кто. Если бы не Сара и Игорек, я бы собрал сейчас все эти сладости жизни и отнес обратно. А еще в Библию нос суем. Зверь, видно, сидит в человеке не только во глубине душевных руд, скрытый гордым молчанием. Зачем так глубоко? Он – прямо под кожей. Даже на коже. Недаром же иногда волосы дыбом становятся. Сарочка ты моя, царица Савская, скажи что ни-будь. Только немного – тебе вредно.

– Мне так хочется дожить до конца жизни, особенно блокады, вот и все… А пока хочется спать, чего и вам желаю. И эту самую философию оставьте. Немецкая философия не спасла немцев от подлости почти общенационального размаха.

– Познание потустороннего, на мой взгляд, запретный плод, который человек вкушает последним. И если на том свете ничего нет – я хочу узнать об этом как можно позже, – сказал Саша.

– Живет же человек во сне! Я в мирное время даже иногда это самое… ну, целовалась кое с кем во сне. Так, может быть, и на том свете?

– Умер человек и живет не с нами, а снами, – быстро вставил Саша.

– Опять перебил, пиитик несчастный… Энергия мысли-снов не может же бесследно исчезнуть. Но вот беда – спать я стала как убитая: никаких снов. Поэтому и говорят: «Проспишь все Царствие Небесное». Там, может, тоже у каждого свое счастье, и не надо его – это самое – просыпать. Я, кажется, несу чепуху? Это я уже почти сплю.

И Сара уснула первая. Она и завтра уснет первой.

33. Эрмитаж

Всю ночь Сара стонала, Бас не отходил от нее, поил прорубной кипяченой водой, целовал. Вася Чубук чуть свет сходил за хлебом. Каждый раз, когда наступала его очередь, он начинал волноваться уже с полуночи, в 4 часа просыпался, в 5 вставал, в 6 уходил, и ничто не могло остановить его на пути к хлебу, кроме шипящего.

Сара доставала из-под подушки конфеты, ела их с просвирочными «отсебятинками» – осторожно, чтобы не уронить ни крошки: эти кусочки хлеба заключали в себе огромную религиозную силу, равнодействующую дружбы и любви, без сознательной веры и даже без надежды ни на тот свет, ни на этот.

В свинцовом рассвете продолжался вчерашний «постельный» разговор.

– Если прямо высказать мой взгляд, то я ничего не имею против коммунизма – жизни, как в сказке. Но – «мы рождены, чтобы сказку сделать былью», то есть ничего от нее не оставить. Это мне не нравится.

– А я считаю, что коммунизм должен быть христианским, или вообще религиозным, иначе Иудина ему цена. Даром кровь проливали и все вверх дном переворачивали.