Блокада - Анатолий Андреевич Даров

Видно, соседние бороды были молчаливы, профессору не с кем было говорить, и теперь он, радостно возбужденный, отводил душу.

– Слушай и запоминай, – шепнул Саша Дмитрию. – Последнее время он такое несет, что-то завещанческое: фрагменты, мазки, броски. Иногда плевки.

– Раньше в жизни было много разных дел, – говорил профессор. – Теперь осталось одно: война, как главное дело жизни. Не смерти, слышите? Конечно, это очень печально, что кроме войны, в мире есть еще царь, этот царь беспощаден. Как, бишь, названье ему?

– Голод названье ему, – подсказали хором.

– Перед вами, глядя на вас, мне приятно вспомнить «Бородино»: богатыри – не вы. Вот мы и скажем так: богатыри Невы. Это вы, детки мои… Главное, думайте, что от таких, как вы, будут зависеть судьбы мира… Ищите смешное. Улыбайтесь всему. Ужасы надо принимать поэтически и с большой лекарственной дозой юмора. Вот, например, – что русскому здорово, то немцу смерть. Мы – русские. Мы – пей до дна: чашу вселенского горя пей до дна… Только пусть нас не злят чересчур… Видите, блицкриг не удался немцам: они уже заворожены по-русски величественным ходом войны. Народ наш – старый и благородный воин, но и вечный страдалец. Ведь что такое Россия? Это неслыханный мировой эксперимент. Не подумайте, что я имею что против. У подопытного кролика не спрашивают, хочет ли он быть изрезанным на куски во имя прогресса. Его режут, и он сдыхает! Но то ж кролик. А то – величайшая в мире страна, наша маленькая Россиюшка… И слово Россия надо произносить через несколько С и Р. Вот так: Р-р-рос-с-с-с-с-сия!! – пророкотал он, довольно поглядывая вокруг, поглаживая затрепетавшие от рокота редкие волосинки.

– Свято-советская Русь? – спросил Саша. Профессор ничего не ответил, но тихонько засмеялся. Продолжал, будто не слышал:

– Россия, как Царствие Небесное, должна быть внутри нас… За петербургский период страдаем мы. За его незавершенную совершенность… Голод… Голод сильнее всякого горя, – сказал Данте. Это страшные слова, если так. Я когда-то знавал Соню Ковалевскую, одну из лучших женщин века. Вот, кому удивительно все удавалось, кроме, кажется, личной жизни. В статье о Джордже Эллиоте, которого я не люблю, она писала: «Когда в жизни положение становится уж слишком натянутым, когда нигде не видать исхода – тогда является смерть и открывает новые пути, о которых никто не думал прежде»… Не забудьте эти слова, как я не забыл их… Видите эти бороды? Все они – на волосок от смерти. Поэтому они все время молчат – каждый о своем. Они все сумасшедшие. Здесь один я в своем уме. Но я их понимаю: с жиру бесятся, от голода – сходят с ума… А ведь жизнь-то, она всегда прекрасна… Никто из вас не пишет сказок? Жаль. Такое сказочное время теряется. Вот вам тема: сражение колосса, допустим, на глиняных ногах, с пигмеями на железных ходулях. Да, на ходулях, заметьте. А это выражение – колосс на глиняных ногах – легендарно глупое: на таких ногах никакой колосс, даже самый маленький, не устоит и секунды… Богатыри – не вы. Богатыри Невы. Это я ловко придумал на старости лет… Да, жизнь прошла. Окончательно проходит. Сказочная, неповторимая. Не хочется так уходить, не дожив до победы и ничего для нее не сделав… А вы должны дожить! В 1930 году, когда я начинал читать лекции в университете при новой непонятной власти, я боялся, что почти все мои слушатели – материальные или духовные беспризорники. Но вера в мой народ спасла меня, как ученого. Простите мне – за вашу братию. Все в вас откуда-то взялось: и совестливость, без которой нет совести, а совесть приходит лишь в зрелые годы, по зрелом размышлении над жизнью, как чудом; и любовь к науке, и правда, и живой талант, и «знай наших»! от избытка сил. Смотрите мне, ничегоподобные неврастеники! На жизнь надо львом смотреть. И будьте снисходительны друг к другу. Или, как хотите, восходительны, хоть и не к лицу мне щеголять такими словечками. Все от вас их, как блох, набираюсь.

– Блох нет, – деловито поправил Саша, – только вши, – как саранча.

– Вот-вот, как саранча. Во всем ищите смешное. Это спасет вас. А теперь я устал. Болтать устал. Мерси за визит, не забывайте малыша. Заставьте его говорить, хотя бы такие глупости, как я. Крепко жму ваши руки. Можете катиться колбасой… Да, колбасой… – мечтательно повторил он, и друзья «выкатились».

Куда идти, куда податься? Все тот же тоскливый и беспокойный вопрос стоял перед ними, как часто еще в начале блокады: блокадная жизнь шла по одному и тому же безвыходно-заколдованному кругу. Никаких сенсаций.

– Ни тебе аванса, ни пивной, – сказал Саша. – Я вот все думаю о моей шпионочке…

– А я думаю о сестрах, – сказал Дмитрий. – Подлец я перед ними, или полуподлец, но есть надежда…. И куда бы я девался, если бы не общежитка? Горе и смерть одиночкам. Поневоле призадумаешься над социализмом как общежитием, или даже над коммунизмом, как прошлым или будущим человеческого общества. Мы в блокаде отброшены не на сотни – на тысячи лет назад: наука, искусство, воспитание, передовая техника – все это ушло, все это нисколько не помогает нам бороться за жизнь, а, наоборот, чаще мешает. Как мы уцелеваем, как мы не околеваем, подобно десяткам тысяч других? Что нас спасает? Не вступили ли мы, вооруженные Кратким курсом истории ВКП (б), в период первобытного коммунизма? Как я понимаю наших славных обезьяноподобных предков: им приходилось туго: природа, звери и небо, все было против них, но они объединялись по-братски, как мы теперь, и каменный коммунизм спасал их задолго до твердокаменного гения Маркса… И что ощерился? Если бы ты знал, какая жалкая улыбка получается у тебя. Попридержал бы ты свои улыбочки до лучших дней, а то и до полного коммунизма… Потом, когда жить станет действительно лучше и веселей, тогда многие первобытно-коммунистические формы современного российско-советского общества…

– Например? – спросил Саша.

– Например – колхозы, и не столько даже они как институт, а изуверские порядки в них, всякие общежития в общежитии, столовки, ширпотреб, политическая цензура, НКВД – тогда все это отпадает само собой, отомрет, будет отброшено… Да, будет отброшено, если не отпадет. И Бас, наш ко всему привычный, распокладистый Бас вряд ли будет жить вместе с Васей Чубуком, хотя тот и скромняга-парень. Чтобы он не глазел на Сару. Бас станет мелким собственником. Он будет стараться никому не отдать свою Сару.

…Когда они открыли дверь в общежитие, на них пахнуло какой-то непривычной (всегда кто-нибудь был дома) напряженной