Освобождение животных - Питер Сингер

исповедует «право на жизнь», это то, что биологически этот ребенок принадлежит к

Homo sapiens, а шимпанзе, собаки и свиньи — нет. Но использовать это различие, как

основание для представления права на жизнь, конечно, чистый спесиецизм, который

является наиболее грубым и явным видом расизма, используемым в попытке оправдать

расовую дискриминацию.

Я не привожу здесь религиозные представления, например учение, что не все, а только

люди имеют бессмертные души, или созданы по образу Бога. Исторически эти

представления были очень важны и, без сомнения, частично ответственны за идею, что

человеческая жизнь имеет исключительную святость. Логически, однако, эти

религиозные представления неудовлетворительны, начиная с аргументированного

объяснения того, почему только люди имеют бессмертную душу, а животные — нет.

Это не подразумевает того, чтобы избежать спесиецизма, мы должны считать, что

столь же неправильно убить собаку, как и нормального человека. Единственное

положение, которое является проявлением спесиецизма то, которое пробует провести

границу права на жизнь параллельно границе нашей собственной разновидности. Те,

кто исповедует святость права на жизнь, делают это, резко обозначая границу между

людьми и другими животными, но они не позволяют проявиться никаким различиям в

пределах нашей собственной разновидности, возражая против уничтожения инвалидов

и безнадежно больных столь же сильно, как и против уничтожения нормальных

взрослых.

Чтобы избежать спесиецизма, мы должны позволить этим существам, которые

являются подобными нам во всех отношениях, иметь подобное право на жизнь, и

просто принадлежность к нашему биологическому виду не может быть нравственно

уместным критерием для этого права.

Мы должны будем признать, что наши критерии не следуют точно за границей нашей

собственной разновидности. Мы можем законно утверждать, что имеются некоторые

виды существ, жизнь которых более ценная, чем жизнь других существ, но будут,

конечно, иметься некоторые животные, чьи жизни по любым стандартам более ценные,

чем жизнь некоторых людей. Шимпанзе, собака или свинья, например, будут иметь

более высокую степень самосознания и большую способность наладить отношения с

другими, чем умственно неполноценный ребенок или дряхлый старик. Так, если мы

основываем право на жизнь на этих характеристиках, мы должны предоставить этим

животным право на жизнь столь же хорошую, или лучше, чем у таких людей.

Теперь этот аргумент сокращает оба пути. Это могло быть принято как признание того,

что шимпанзе, собаки или свиньи наряду с некоторыми другими видами, имеют право

на жизнь, и мы совершаем серьезное моральное преступление всякий раз, когда

убиваем их, даже если они стары и страдают, и наше намерение состоит в том, чтобы

избавить их от этого. Альтернативой этому можно принять случай, когда инвалид и

безнадежно больной не имеют никакого права на жизнь и могут быть убиты по весьма

тривиальным причинам, как мы сейчас убиваем животных.

Так как внимание этой книги обращено к этическим вопросам по отношению к

животным, а не к нравственному аспекту безболезненной смерти, я не буду пытаться

полностью осветить эту тему. То, что мы должны сделать — это впустить животных в

сферу нашей морали и прекратить потреблять их жизни для любых наших тривиальных

целей. В то же самое время, как только мы поймем, что факт непринадлежности к

нашему виду недостаточен, что есть всегда неправильным убить любое создание, мы

можем прийти к пересмотру нашей политики сохранения человеческих жизней любой

ценой, даже когда нет никакой перспективы жизни без ужасной боли.

Из этого следует, что уход от спесиецизма не подразумевает, что все жизни имеют

равную ценность. В то время как самосознание, интеллект, способность завязывать

отношения с другими и так далее, не относится к вопросу причинения боли, так как

боль — это боль, безотносительно других качеств, вне способности чувствовать боль,

создание может иметь их. Жизнь, наделенная способностями планировать будущее

сложными действиями и т.д., является более ценной, чем жизнь, лишенная этого.

Чтобы увидеть различие между проблемами причинения боли и лишения жизни,

посмотрите на себя в пределах собственной разновидности. Если бы мы были должны

выбирать между спасением жизни нормальных людей и инвалидов, мы, вероятно,

спасали бы нормальных людей; но если бы мы должны были бы выбрать между

предотвращением боли у нормального человека или инвалида, то здесь уже не столь

ясно, кого выбирать. То же самое применимо по отношению к другим видам. Сильная

боль сама по себе не касается других качеств созданий, которые чувствуют боль; на

значение жизни воздействуют другие характеристики.

Обычно это будет подразумевать, что если мы должны выбрать между жизнью

человека и жизнью животного, мы стремимся спасать человека. Но могут быть

экстренные случаи, когда будет наоборот, потому что рассматриваемый человек не

имеет признаков нормального человека. Так что это представление — не спесиецизм,

хотя может им казаться на первый взгляд. Предпочтение в обычных случаях спасать

человеческую жизнь, а не жизнь животного, когда необходимо сделать выбор, основано

на признаках, которыми обладают нормальные люди, а не на простом факте, что они

являются членами нашей собственной разновидности. Потому что когда мы

рассматриваем членов нашей собственной разновидности, которые испытывают

недостаток характеристик нормальных людей, мы больше не можем говорить, что их

жизни должны всегда быть предпочтены жизням животных. На вопрос о том, когда

нельзя убить животное, пока нельзя дать определенный ответ. Пока мы помним, что мы

должны уважать жизнь животных, как мы уважаем жизнь людей подобного

умственного уровня, мы не уйдем далеко от истины.

Читатель, возможно, уже думал о некоторых возражениях на положения, изложенные в

этой главе. Что, например, я предлагаю делать с животными, которые могут приность

вред людям? Должны ли мы пробовать предохранить животных от уничтожения друг

друга? Как мы знаем, растения не могут чувствовать боль, а если они могут, мы что,

должны голодать? Чтобы избегать прерывать течение главной мысли, я хочу обсуждать

эти и другие возражения далее в книге.

Темы, обсужденные в следующих главах, различны. Во-первых, они относятся к

уничтожению не просто немногих сотен животных, но к десяткам миллионов

животных, а в другом случае, буквально миллиардов животных каждый год. Во-

вторых, мы не можем притворяться, что не имеем к ним никакого отношения. Одна из

них — экспериментирование на животных, поддерживается правительством, которое

мы избираем и, в значительной степени, содержим выплатой налогов. Другая —

выращивание животных для пищи, возможна только потому, что большинство людей

покупает и ест результаты этой практики. Именно поэтому я хотел обсудить эти

специфические формы спесиецизма. Они — главные. Они порождают большое

количество страдания большого количества животных из-за действий человека. Чтобы

спасти их, мы должны заменить наше правительство, мы должны изменить наши

собственные жизни, вплоть до изменения нашего питания. Если это будет осознано и

официально отброшено, как формы спесиецизма, устранение других направлений

спесиецизма не заставит ждать себя слишком долго.

2. Исследования над животными как способ их мучений

В июле 1973 года конгрессмен Лес Аспин из Висконсина узнал через рекламу в одной

газете, что Воздушные Силы Соединенных Штатов планировали купить 200 щенков

гончей с перевязанными голосовыми связками, чтобы предотвратить нормальный лай,

для испытания ядовитых газов. Немного позже стало известно, что армия также

планировала использовать на сей раз 400 гончих в подобных испытаниях. Аспин начал

энергично протестовать, и был поддержан общественностью. Письма возмущенных

людей возымели свое действие. Правительство получило самое большое количество

писем в связи с этими гончими, чем с чем либо другим, и результатом стала отставка

Трумэном генерала МакАртура. Почты было даже больше, чем в случае бомбежек

Северного Вьетнама и Камбоджи. После этого Министерство Обороны сообщило, что