Освобождение животных - Питер Сингер

можем знать с абсолютной уверенностью, что дело обстоит иначе. Но в то же время,

как это может быть загадкой? Я — философ, и ни один из нас не имеет даже

небольшого сомнения, что наши лучшие друзья чувствуют боль также, как и мы. Этот

вывод сделан на основании совершенно разумного, основанного на наблюдениях их

поведения в ситуациях, в которых мы чувствовали бы боль, и на факте, что мы имеем

основания считать наших друзей существами, которые подобны нам, с нервной

системой, подобной нашей, которая действует как наша нервная система, что позволяет

испытывать подобные чувства в подобных обстоятельствах. Если все это позволяет

предположить, что другие люди испытывают боль, то почему мы должны отрицать эти

качества у животных?

Почти все внешние знаки, которые проявляются у нас и у других людей, когда они

испытывают боль, могут быть замечены у другой разновидности, особенно у

разновидностей, наиболее тесно связанных с нами — млекопитающих и птиц.

Поведенческие знаки — корчи, лицевые спазмы, стоны, визг или другие формы

внешних проявлений, попытки избегать источника боли, внешние проявления страха

при перспективе его повторения, и так далее — присутствуют. Кроме того, мы знаем,

что эти животные имеют очень похожую на нашу нервную систему, которая также

реагирует, как и наша, когда животное находится в подобных обстоятельствах, в

которых мы чувствовали бы боль: увеличение кровяного давления, расширенные

зрачки, увеличение частоты пульса и, в конце концов, мозговой спазм. Хотя люди

имеют более развитую кору головного мозга, чем другие животные, эта часть мозга

отвечает больше функциям мышления, чем основным рефлексам, эмоциям и чувствам.

Эти импульсы, эмоции и чувства расположены в промежуточном мозге, который

хорошо развит у многих других видов животных, особенно у млекопитающих и птиц.

Мы также знаем, что нервные системы других животных не были построены

искусственно, чтобы подражать поведению людей, как мог бы искусственно

построенный робот. Нервные системы животных созданы и развиты как наши

собственные, что подтверждает история эволюции. Способность чувствовать боль

увеличивает способность вида к выживанию, так как заставляет особи избегать

источников боли. Хотя глупо предполагать, что нервные системы, которые являются

фактически идентичными физиологически, имеют общее происхождение и общую

эволюционную функцию, и результат подобных форм поведения в подобных

обстоятельствах должен фактически вызываться отличным способом на уровне

субъективных чувств.

Это долго считалось научной точкой зрения и было самым простым аргументом в

пользу того, что мы пытаемся объяснять. Иногда это требует «ненаучно» объяснить

поведение животных в соответствии с теориями, которые относятся к сознательным

чувствам животного, желаниям и так далее, — идея, что поведение можно объяснять

без помощи сознания или чувства, будет не более, чем теория. Как мы знаем из нашего

собственного опыта, объяснения нашего собственного поведения, которое не относится

к сознанию и чувству боли, будут неполными, поэтому проще предположить, что

подобное поведение животных с подобными нервными системами надо объяснять так

же, чем пробовать изобрести другое объяснение поведения животных.

Подавляющее большинство ученых, обращавшихся к этому вопросу, согласны с этим.

Лорд Брайн, один из наиболее выдающихся невропатологов нашего времени, сказал:

«Я лично не вижу никакой причины для признания разума у людей и отрицание его у

животных... я, по крайней мере, не могу сомневаться, что мотивация и действия

животных управляются пониманием и чувствами также, как и мои собственные, и

которые может быть, насколько я знаю, такие же яркие». Автор книги о боли пишет:

«Все подтверждает то, что высокоразвитые млекопитающие испытывают ощущение

боли столь же остро, как и мы. Говорить, что они чувствуют меньше, потому что они

более низкие животные — нелепость; можно легко доказать, что многие из их чувств

гораздо более остры, чем наши — зрение очень обострено у некоторых птиц, слух — у

самых диких животных; эти животные зависят более, чем мы, от окружающей среды.

Кроме сложности мозговой коры (который непосредственно не чувствует боль), их

нервные системы почти идентичны нашим, и их реакция на боль замечательно подобны

нашим, при недостатке (насколько мы знаем) философской и моральной окраски.

Эмоциональный элемент этого слишком очевиден, главным образом в форме страха и

гнева».

В Англии три различные правительственные комиссии по вопросам, касающимся

животных, приняли, что животные чувствуют боль. После описания подтверждения

поведенческих реакций, подтверждающих это, Комитет защиты диких животных

заключил: «...Мы верим, что физиологические и, особенно, анатомические

характеристики полностью оправдывают и укрепляют здравую веру, что животные

чувствуют боль». И после обсуждения эволюционного значения боли они заключили,

что боль — «признак биологической полноценности», и то, что животные «реально ее

чувствуют». Они тогда продолжали рассматривать другие формы страдания, чем

просто физическая боль, и добавили, что они поняли, что животные страдают от

острого страха и ужаса». В 1965 году Британская правительственная комиссия по

экспериментам на животных и по благосостоянию животных в сельском хозяйстве

согласилась с этим, заключая, что животные являются способными к страданию и от

прямого физического воздействия, и от страха, беспокойства, напряжения и так далее.

Этим можно и было бы закончить нашу аргументацию, но есть еще одно возражение,

которое нужно рассмотреть. Имеется, в конце концов, один поведенческий признак

человека, который не характерен для животных. Это — развитый язык. Животные

могут общаться друг с другом, но не столь сложным способом, как это делаем мы.

Некоторые философы, включая Декарта, заключают, что люди могут сообщить друг

другу о своем опыте боли детально, а животные не могут. (Интересно, что граница

между людьми и другими видами может исчезнуть, если шимпанзе выучит язык). Но,

как ранее заметил Бентам, способность использовать язык не связана со способностью

страдать, поэтому не может служить основой для дискриминации. Это можно

объяснить двумя способами. Сначала есть некое заключение философской мысли,

происходящее от некоторых учений, связанных с влиятельным философом Людвигом

Витгенштейном, который утверждает, что мы не можем быть вполне сознательными

созданиями без языка. Это положение кажется мне очень неправдоподобным. Язык

может быть необходим на некотором уровне так или иначе, но состояние боли более

примитивны и не имеют ничего общего с языком.

Второй и более легкий для понимания путь соединения языка и существования боли

состоит в том, что мы не всегда говорим, что испытываем боль. Однако, этот аргумент

также неудачен. Как указала Джейн Гудалл в своем исследовании шимпанзе «В тени

человека», — выражения чувств и эмоций языком не столь важны. Мы часто

обращаемся к нелигвистическим способам общения типа рукопожатия, объятий,

поцелуев и так далее. Основные сигналы, которые мы используем, чтобы передать

боль, страх, гнев, любовь, радость, удивление, половое возбуждение и много других

эмоциональных состояний, не принадлежат только нашему виду.

Чарльз Дарвин предпринял обширное исследование этого вопроса в книге «Выражение

эмоций у человека и животных», где обращает внимание на бесчисленные

нелингвистические способы выражения. Просто сказать «я испытываю боль» может

быть недостаточным для заключения, что сказавший ее испытывает, потому что люди

часто лгут. Даже если имелись более сильные основания для отказа приписать боль

тем, кто не имеет языка, это не повлияет на наши выводы. Младенцы и маленькие дети

не способны использовать язык. И поэтому надо отрицать, что ребенок может

страдать? Если он может страдать, то язык тут ни при чем. Конечно, большинство

родителей понимает реакции своих детей лучше, чем реакции животных, но это лишь

подтверждает, что мы больше знаем свой вид, чем животных. Те, кто изучили

поведение других животных, и те, кто имеют домашних животных, очень быстро