Освобождение животных - Питер Сингер

поведение других животных, и те, кто имеют домашних животных, очень быстро

становятся способными понимать их реакции, порой даже лучше, чем реакции ребенка.

В случае шимпанзе Джейн Гудалл, которых она наблюдала — один из примеров этого,

хотя это качество может проявиться и у тех, кто наблюдает вид, менее связанный с

нашим собственным. Два среди многих возможных примеров — наблюдения Конрадом

Лоренсом гусей и галок и изучение поведения рыб Тинбергеном. Также, как мы можем

понимать поведение ребенка в свете взрослого поведения человека, мы можем

понимать поведение другой разновидности в свете нашего собственного поведения, и

иногда мы можем понимать наше собственное поведение лучше в свете поведения

другой разновидности.

Поэтому можно заключить: нет причин, научных или философских, отрицать чувство

боли у животных. Если мы не сомневаемся, что другие люди чувствуют боль, мы не

должны сомневаться, что другие животные тоже ее чувствуют.

Животные могут чувствовать боль. Как мы заметили ранее, нет никакого морального

оправдания причинения боли животным. Но как выразить это в терминологии? Чтобы

предотвратить недоразумения, я разъясню, что под этим подразумеваю. Если я ударю

лошадь по крупу, лошадь, возможно, почувствует небольшую боль. Ее кожа достаточно

толстая и защищает ее от таких ударов. Если я хлопну ребенка таким же образом, он

будет плакать и, возможно, почувствует боль, поскольку его кожа более чувствительна.

Так что хуже ударить ребенка, чем лошадь, если оба удара равны по силе. Но есть и

создания, которым такой удар причинит боли больше, чем ребенку. Поэтому, если мы

считаем, что нельзя причинить боль ребенку, то почему считаем возможным причинять

боль другим существам? И не отрицательный результат тут причина.

Имеются другие различия между людьми и животными, которые порождают иные

сложности. Нормальные взрослые люди имеют умственные способности, которые в

некоторых обстоятельствах увеличивают силу страдания в сравнении с животными в

тех же самых обстоятельствах. Если, например, мы решили совершить чрезвычайно

болезненные или смертельные научные эксперименты на нормальных взрослых людях,

используя общественные парки для этой цели, каждый совершеннолетний, вошедший в

парк, испугается этого. Появившийся ужас увеличит страдания от боли эксперимента,

те же самые эксперименты, совершаемые на животных, породят меньшее количество

страдания, так как животные не имели бы такого страха. Это не означает, конечно, что

можно совершать такие эксперименты на животных, но только, что можно в случае

необходимости для этого использовать животных. Но надо заметить, что тот же самый

аргумент позволяет использовать детей — возможно сирот, или неполноценных людей

для экспериментов, так как они бы до конца не осознавали, что с ними происходит.

В таком понимании животные, дети и неполноценные люди находятся в одной

категории, и если мы используем этот аргумент, чтобы оправдать эксперименты на

животных, необходимо спросить самих себя, а оправдываем ли мы подобные

эксперименты на детях и инвалидах. И если мы делаем различие между животными и

этими людьми, на основании чего мы отдаем это бесстыдное и нравственно

непростительное предпочтение членам нашей собственной разновидности?

Существует много параментов, по которым интеллектуальный потенциал нормальных

взрослых людей весьма отличается: скорость мышления, память, глубина познания и

так далее. Все же эти различия не всегда указывают на большее страдание нормального

человека. Иногда животное может страдать больше из-за его более ограниченного

понимания. Если, например, мы захватываем пленных во время войны, мы можем

объяснять им, что в такое время они должны подчиниться, чтобы сохранить свою

жизнь, и что они будут освобождены по окончании военных действий. Если мы

захватываем дикое животное, мы не можем объяснить, что не угрожаем его жизни.

Дикое животное не может отличить попытку поймать его от попытки убить, и это

порождает так много ужаса.

Можно возразить, что невозможно сравнивать силу страданий различных видов, и по

этой причине интересы животных и людей не могут быть равными. Вероятно истинно,

что сравнение страданий между особями различных видов нельзя сделать точно, но

точность здесь и не нужна. Даже если мы бы хотели только лишь уменьшить страдания

животных, мы были бы вынуждены сделать радикальные перемены в нашем уходе за

животными, нашем питании, методах сельского хозяйства, которые мы используем,

методику проведения опытов во многих областях науки, наш подход к живой природе,

в охоте, заманиванию в ловушку и ношению мехов, и в области развлечений подобно

циркам, родео и зоопаркам. В результате можно было бы избежать большого

количества страданий.

До этого времени я говорил только о страданиях животных, но ничего — об их

уничтожении. Это упущение было преднамеренным. Применение принципа равенства

по отношению к страданиям, по крайней мере теоретически, довольно справедливо.

Боль и страдания плохи сами по себе и должны быть прекращены или

минимизированы, независимо от расы, пола или вида существа, которое страдает. Боль

является плохой в зависимости от того, насколько интенсивной она является и как

долго она продолжается, но боли той же самой интенсивности и продолжительности

одинаково плохи и для людей, и для животных.

Вопрос уничтожения более сложен. Я сознательно оставил его напоследок, потому что

в существующем состоянии человеческой тирании по отношению к другим видам,

принцип равного рассмотрения боли или удовольствия — достаточное основание

против всех главных злоупотреблений животными в человеческой практике. Однако,

необходимо говорить на тему уничтожения. Также, как большинство людей —

спесиецисты и причиняют боль животным и они бы не причинили подобную боль

людям, они убивают животных, но никогда не позволят убивать людей. Здесь мы

должны будем перейти к понятиям, когда законно убивать людей, как об этом

свидетельствуют дебаты об абортах и эвтаназии. И при этом философы-моралисты не

были способны договориться между собой, правильно ли это — убивать людей, и когда

обстоятельства, позволяющие убить человека, могут быть оправданы.

Позвольте нам сначала рассмотреть понятие, что преступно забирать жизнь у

невинного человека. Мы можем назвать это понятие «священное право на жизнь».

Люди, которые придерживаются этого представления, выступают против абортов и

эвтаназии. Но они обычно не выступают против убийства животных, поэтому такой

взгляд можно было бы точно описать как мировозрение «святости только человеческой

жизни». Вера, что человеческая жизнь, и только человеческая жизнь, является

священной — форма спесиецизма. Чтобы увидеть это, рассмотрим следующий пример.

Предположите, что как иногда происходит, ребенок был рожден с большим и

непоправимым мозговым повреждением. Повреждение настолько серьезно, что

ребенок больше не сможет никогда быть более, чем «человеком-растением», он

неспособен говорить, признавать других людей, совершать самостоятельные действия

или развивать ощущение самосознания. Родители ребенка, понимая, что они не могут

надеяться на любое улучшение состояния их ребенка, не могут заплатить тысячи

долларов, необходимые ежегодно для надлежащей заботы о ребенке, просят врача

безболезненно умертвить ребенка. Должен ли врач выполнить просьбу родителей?

Юридически он не должен этого делать, потому что закон отражает представление

святости права на жизнь. Жизнь каждого человека священна. Все же люди, которые

выступали бы в защиту ребенка, не возражают против убийства животных. Как они

могут оправдать свои взгляды? Взрослые шимпанзе, собаки, свиньи и многие другие

виды далеко превосходят этого больного ребенка в их способности взаимодействовать

с другими, совершать самостоятельные действия, осознавать, и в любой другой

способности, которая придает значение жизни. Даже при всевозможной интенсивной

терапии, неполноценные дети никогда не смогут достичь уровня интеллекта собаки. И

при этом мы не можем выступить в защиту животных.

Единственная вещь, которая отличает ребенка от животного в глазах тех, кто