Освобождение животных - Питер Сингер

болевых экспериментов на животных. Они должны затем организовывать акции

протеста против тех факультетов и отделений университетов, где имеет место практика

жестокого отношения к животным. Должно также оказываться давление на

университеты в части ограничения или прекращения действия денежных фондов,

используемых для подобных экспериментов, если университеты продолжают скрывать

такую работу от общественности. В тех случаях, когда университеты зависят от

общественного одобрения в получении таких фондов или иной финансовой поддержки,

такие методы борьбы могут быть особенно эффективными.

Без сомнения, должны быть организованы «крики возмущения» с требованиями

пересмотра понятия о «свободе научного исследования», так как если столько заботы

проявляется для ограничения предсмертных мучений у людей, в том числе

пострадавших при научных исследованиях, то почему такой свободы в своих

стремлениях не должны иметь те, кто хочет спасти от боли животных? Это важно

особенно в случаях, когда в исследования вовлекаются общественные фонды, то будет

вполне правомерным обладать свободой на использование этих фондов в целях

ограничения болевых экспериментов.

Можно применять также иную политическую тактику. Во времена американской войны

во Вьетнаме, противники войны прибегали к задержке выплаты части налогов, целевым

назначением направлявшихся на ведение войны, широко провозглашая при этом свой

протест против войны. Правда, такая тактика может быть использована лишь в

экстремальных ситуациях. Разумеется, в экспериментах на животных используется

лишь крошечная часть от размеров фондов, уходящих на войну во Вьетнаме, хотя мы

так и не имеем доступной картины, как протекают эксперименты на животных.

Маркировочные коды и данные по расходам скрыты от глаз общественности. По

слухам, в общем на подобную исследовательскую работу расходуется до 1% от

собранных налогов.

В целом реформ в этой сфере можно добиться путем организации широких акций —

показ общественности того, что происходит за закрытыми дверями лабораторий, и

протесты против этого, направление писем своим представителям в законодательных

органах, влияющих на выделение фондов, публикации о кандидатах в выборные

органы накануне их избирательной кампании и ряд других акций. Но все-таки эта

проблема — лишь часть большой проблемы относительно спесиецизма (внутреннего

ощущения превосходства человека над всем живущим на земле) и маловероятно, что

удастся устранить спесиецизм, пока он сам себя не изживет. Конечно, наступит такое

время, когда дети наших детей, читая о том, что творилось в научных лабораториях ХХ

столетия, будут ощущать то же самое чувство ужаса и даже недоверия к написанному,

как и мы сегодня чувствуем это, когда узнаем о зверствах на римских гладиаторских

аренах или читаем о рабском труде в ХVIII—ХIХ столетиях.

3. Ад животноводческих ферм или что происходило с вашим обедом, когда он был

еще животным

У большинства людей, особенно жителей современных городов и пригородных

районов, основные формы контактов с животными нечеловеческой природы

происходят в часы приема пищи и они, эти контакты, очень просты — мы их поедаем.

В этом простом факте находится ключ к объяснению нашей позиции по отношению к

животным и также ключ, с помощью которого каждый из нас может вносить изменения

в эти позиции. Использование выращенных нами животных и жестокое обращение с

ними выходит далеко за пределы только их пищевого использования; это и стрижка

шерсти и десятки других видов использования, сопровождаемого, как правило,

недопустимо плохим обращением с ними. Сотни миллионов голов крупного рогатого

скота, свиней и овец ежегодно разводятся и идут под нож только в одних Соединенных

Штатах, а с учетом домашней птицы эти цифры достигают ошеломляющих значений в

3 миллиарда (это означает, что почти 5000 особей птицы — преимущественно цыплят,

будет зарезано за время, нужное, чтобы прочесть эту страницу). Здесь, на нашем

обеденном столе и в соседнем супермаркете или в лавке мясника, мы становимся

участниками самой безудержной эксплуатации других видов, какая только может

существовать.

В большинстве случаев мы не хотим ничего знать ни о каких жестокостях по

отношению к живым творениям природы, если они находятся позади нашего

непосредственного интереса к пище, которую мы едим. Наша закупка продовольствия

— это, по сути, лишь кульминация длительного процесса, в котором нам предлагается

лишь конечный, искусно оформленный продукт, а все предшествующее ему деликатно

скрывается от наших глаз. Мы, собственно говоря, покупаем себе мясо и битую птицу в

аккуратных, чистых пластиковых пакетах. Если наши покупки и кровоточат, то едва-

едва. Такой ярко оформленный охлажденный пакет не дает никаких причин для

ассоциации с живущими, дышащими, ходящими, страдающими животными. Какими

только словесными ухищрениями мы не пользуемся, чтобы замаскировать ужас того,

что мы делаем. В самом деле, ведь мы едим говядину, а не быков, кастрированных

телят или коров, едим свинину, а не свиней, хотя нам иногда кажется бывает легче

взглянуть правде в лицо и откровенно назвать наше блюдо «бараньей ногой».

Собственно говоря, выражение «мясо» само по себе способно вводить в заблуждение. В

своем первоначальном значении оно означает твердую пищу не обязательно из тканей

тела животного. Примеры этой давней привычки еще остались в таких выражениях, как

«мясо орехов», «мясистые плоды» и др., которые, на первый взгляд, подразумевают

заменителей «животного мяса», но практически с таким же успехом имеют право

именовать «мясом» множество других продуктов. Просто широко используя понятие

«мясо», мы избегает честно признать факт, что едим мягкие мышечные ткани тел

животных.

Но эти словесные различия — только видимая часть более глубокого игнорирования

истоков происхождения нашей пищи. Давайте рассмотрим представления,

возникающие в нашем сознании при слове «ферма». Конечно мы мысленно видим дом

с конюшней и коровником, стаей кур под надзором крикливых петухов, бодро

сражающихся вокруг скотного двора, видим стадо коров, мерно шагающих с пастбища

на дойку, еще возможно есть свинья, роющаяся вокруг плодового сада с выводком

визжащих поросят, возбужденно резвящихся вокруг своей мамаши.

Очень мало ферм отвечает такой идиллистической картине и описанным нами сценам в

традиционных представлениях, в которые нам так хочется поверить. И все таки мы еще

считаем ферму приятным местом со сравнительно мало нарушенной природой, далеко

удаленным от нашей собственной жизни в промышленном центре, постоянно

проходящем в суетной погоне за заработком. Среди тех немногих, кто так думает о

жизни животных на животноводческой ферме, мало знающих современные методы

выращивания животных. Ряд людей будет удивлен, что животных режут не лишенным

боли способом, а те, кому доводилось следовать на автомобиле за платформой с

животными, должен знать, что транспортируют животных в очень стесненных и

тяжелых условиях. Есть и не сомневающиеся в том, что животных забивают более, чем

быстро, как и транспортируют в приемлемых условиях. А в рассуждениях теоретиков

справедливости власти человека над всем живым можно прочесть, что беззаботная

жизнь на животноводческом комплексе — без трудностей и невзгод, которые

приходится терпеть их собратьям, обитающим в дикой природе, где они вынуждены

вести непрерывную борьбу за существование — это просто благо.

Такие удобные для восприятия проявления комфорта и идиллистического счастья —

картины, уходящие разве что ко временам 200—300-летней давности, сегодня лишь в

небольшой мере можно распространить на отношения, существующие на предприятиях

современного животноводческого производства. Прежде всего отметим, что нынешнее

сельскохозяйственное производство давно уже не контролируется простым сельским

населением. Современная интенсивная животноводческая ферма — это объект бизнеса.

И большого бизнеса. В последние 30 лет вхождение крупных корпораций в мирную

тишину природы деревенского ландшафта и объединение методов производства