Рассказы о фотографах и фотографиях - Владимир Никитин

Вспомнил я все это в связи с тем, что из-за своей нерасторопности или из-за занятости какими-то более важными, как тогда казалось, делами так и не записал, как собирался, воспоминания известного ленинградского фоторепортера старшего поколения Александра Ивановича Бродского – отца поэта Иосифа Бродского.

Это был интеллигентный, тихий и одновременно очень активный человек. Многие годы, будучи уже больным и старым, он руководил факультетом общественных фотокорреспондентов при Ленинградском Доме журналиста. Иногда он приглашал и меня выступить перед его слушателями. Однажды после одной из таких встреч я проводил его домой. Расставаясь, он спросил о том, что я сейчас делаю. Я сказал, что только что отправил в редакцию статью о творчестве художника, ученого и фотографа Дудина, который, кстати, внешностью очень напоминал моего деда.

– Самуила Мартыновича? – удивленно спросил Бродский.

– Да, – ответил я.

– А я у него в университете учился. Он нам фотографию преподавал.

Вот тут-то настал черед удивляться мне. Несколько месяцев я по крупицам собирал материал о человеке, который еще в прошлом веке совершал первые экспедиционные поездки в Среднюю Азию, где составил уникальную вещевую коллекцию, ставшую основой среднеазиатского собрания Государственного музея этнографии народов СССР. Творческое наследие этого интереснейшего фотографа поистине бесценно: по его снимкам, сделанным на грани веков, ученые и сегодня продолжают изучать старый быт узбеков, туркменов, таджиков и представителей других национальностей. Об этом я читал в старых журналах, архивных документах, а тут рядом – человек, который его лично знал! Александр Иванович с радостью согласился рассказать мне о своем учителе. Мы договорились на завтра. Но на следующий день Бродский плохо себя чувствовал, потом я уехал в командировку, потом другие дела отодвигали мой визит к старому репортеру. А когда я наконец ему позвонил, мне ответили, что Александра Ивановича уже нет в живых.

С тех пор прошло несколько лет. Я узнал много нового о моем герое, но никогда уже не услышу того, что мог мне сообщить один из старейших ленинградских фоторепортеров. Поэтому в моем повествовании, возможно, будет отсутствовать личный момент, так как все, о чем я буду рассказывать, почерпнуто из разрозненных коротких заметок в научных журналах и из документов.

Я никогда не был в Средней Азии, но, если бы меня попросили о ней рассказать, я, наверное, многое смог бы поведать. Прочитанные в книгах истории нашли для меня зрительное воплощение в снимках Самуила Мартыновича Дудина, многие из которых стоят у меня перед глазами: узенькие улочки Самарканда, где ютятся лавки ремесленников, шумные восточные базары, великолепные мечети, павшие ниц верующие, уличные акробаты, конные соревнования, дервиши и гадальщики. Его бесчисленные фотографии – уникальная зрительная летопись быта Средней Азии на рубеже веков, но это не просто документальный этнографический материал. Многие из работ Дудина – истинные произведения художественной светописи. Если бы фотограф оставил нам после себя только одни эти снимки, то и тогда его вклад в науку и историю фотографии был бы заметен, но Дудин, кроме всего прочего, был ученым-этнографом, художником, путешественником, крупным специалистом по прикладному искусству.

Самуил Мартынович Дудин родился в 1863 году в местечке Ровное Херсонской губернии, в семье сельского учителя Мартына Тихоновича Дудина. С детства у него проявился интерес к изобразительному искусству. Под впечатлением рассказов отца – отставного солдата – он рисовал сцены из военной жизни. Эти полные фантазии изображения то и дело появлялись на спинке деревянного дивана, на сундуке, скамейках, глиняном полу, за что, естественно, будущему художнику и фотографу доставалось от матери. После окончания начальной школы Дудин поступил в Елисаветградское реальное училище, где очень тесно сошелся с кружком украинской «громады», занимавшейся главным образом культурно-просветительской работой среди крестьян и сельской интеллигенции. Это было либерально-национальное объединение с народническими симпатиями. Поначалу члены кружка устраивали чтение литературы по общественным вопросам, затем появились революционные книги и брошюры. Дудин, одинаково хорошо владевший русским и украинским языками, занимался переводами. Кружок быстро активизировал свою деятельность, вступил на путь широкой пропаганды. Появился гектограф, стали печататься листовки, которые распространялись среди населения.

В 1882 году их кружок примкнул к харьковской группе «Народной воли» и получил название «Елисаветградский кружок саморазвития». Активная его группа, куда входил и Дудин, устраивала вечера, посвященные различным революционным датам. Дудин, как хороший художник, был привлечен к изготовлению оригиналов прокламаций для печати. Зимой 1883 года он становится руководителем группы, занимавшейся подготовкой оружия, и в частности разрывных устройств. Народовольческое направление кружка не устраивало Дудина, серьезно изучавшего Маркса, делавшего из его работ пространные выписки. Активно обсуждалась возможность построения социализма. Внедрение провокатора разрушило их далеко идущие цели. Летом 1884 года начались аресты. Ученика выпускного класса Елисаветградского реального училища Самуила Дудина забрали одним из первых.

Вначале все выглядело несерьезно. Их посадили в местную тюрьму, где были довольно свободные порядки. Родные и товарищи часто навещали его. Дудин шутил:

– Разве это тюрьма? Это – экономия! Приходит повар и спрашивает: паничи, що вам на обид варить?

Но так продолжалось недолго, скоро всех перевели в Московский централ, где были уже другие порядки. Целых три года тянулось следствие, и в конце концов в 1887 году без суда в административном порядке он был выслан в город Селенгинск Забайкальской области.

Одна из знакомых Дудина впоследствии рассказывала: «Я помню их проводы. В тюремном дворе мы стояли в стороне, припася провизию для дороги. Хотелось плакать, а молодежь шутит, смеется… Наконец мы простились со всеми и вышли за ворота. Они тоже двинулись к вокзалу.

– За что вас шлют так далеко? – спросила я.

– Да так, пустяки – директору окна побили. Да еще кое за что. Но лучше об этом вам не знать, а то может случиться допрос какой и будут вас терзать, мои милые сестрички, а мне жаль вас».

В Селенгинске, куда попал Самуил Мартынович, ссыльные жили дружно, помогали друг другу, работали. Дудин вел наблюдения на метеостанции, собирал геологические коллекции, фольклорный материал. Там же он познакомился с известным русским путешественником Г. Н. Потаниным, изучавшим Внутреннюю Азию, совершившим уже несколько больших путешествий по Монголии, Китаю и восточной окраине Тибета. По его просьбе Дудин делает этнографические зарисовки из бурятской жизни.

Из Селенгинска Самуил Мартынович вынужден был переехать в Троицкосавск, где поступил на службу в фотографию Н. А. Чарушина. Знакомство с Потаниным сыграло решающую роль в судьбе молодого ссыльного. По его совету он принимает участие в знаменитой орхонской экспедиции, которую возглавлял крупный ученый В. В. Радлов. В составе этой экспедиции он попадает в Петербург, будучи амнистированным по ходатайству Г. Н. Потанина. За годы, проведенные в ссылке, Дудиным собран материал по монголо-бурятскому орнаменту, подготовлен альбом рисунков монгольских древностей, который вошел в «Труды орхонской экспедиции».

Приехав в Петербург, недавний ссыльный поступает в Академию художеств, параллельно с занятиями в которой принимает активное участие в этнографических экспедициях Академии наук. В начале 90-х годов прошлого века он совместно с молодым В. В. Бартольдом, впоследствии академиком, совершает поездку в Туркестан, который буквально пленил молодого художника. Во время этой экспедиции Дудин делает свои первые снимки, вошедшие потом во многие научные издания. Несмотря на то что Бартольд считался руководителем экспедиции, основной материал был собран Дудиным. Впоследствии академик Бартольд будет вспоминать: «В общем, как видно из сказанного в моем печатном отчете об экспедиции, Самуил Мартынович был подготовлен для выполнения этой задачи лучше меня. При составлении отчета я не только воспользовался его фотографиями, зарисовками, чертежами, но воспроизвел из его записей, предоставленных им в мое полное распоряжение, описание многих памятников, даже таких, которые были осмотрены обоими».

Во время этой поездки ученым пришлось многое увидеть. Прямого железнодорожного сообщения с Туркестаном еще не было, и они ехали через Москву до Нижнего Новгорода, потом пароходом по Волге до Астрахани, затем по Каспийскому морю до Узун-Ада, поездом до Самарканда, а далее на лошадях.

В Москве путешественники стали невольными зрителями торжеств, посвященных десятилетию коронации Александра III. Бартольд писал: «Мы были свидетелями восторженных манифестаций, под впечатлением которых я сказал Дудину: “Можно подумать, что находишься в толпе сумасшедших”. Он ответил: “Так оно и есть: сумасшедшие или мы, или они. В нашей нормальности сомнения быть не может, следовательно…”».