Рассказы о фотографах и фотографиях - Владимир Никитин

Декабрист И. В. Поджио

Декабрист Н. А. Панов

Декабрист С. Г. Волконский

Дети С. Г. Волконского

Вернемся, однако, к приказам. Орлов писал: «Государь император соизволил признать, что таковое невнимание к тому, что происходит между государственными преступниками, заслуживает строгого письменного замечания, высочайше повелел: воспретить поселенцам из государственных и политических преступников на будущее время снимать с себя портреты и отправлять оные к родственникам или к кому бы то ни было». Одновременно в приказе требовалось, чтобы местное начальство конфисковало у поселенцев из декабристов все их портреты, а также и «принадлежности дагеротипов, доставив означенные портреты в Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии».

К тому времени многие из декабристов, сосланных в Сибирь, уже находились на государственной службе, занимая те или иные посты, и пользовались определенными привилегиями. Тем не менее на вопрос генерал-губернатора Западной Сибири князя П. Д. Горчакова, должно ли «помянутое высочайшее повеление» относиться и к данной категории поселенцев, шеф жандармов недвусмысленно ответил, что «было бы лучше, если бы и состоящие на службе в Сибири из государственных и политических преступников не снимали с себя портретов и не пересылали оных к своим родственникам для собственной их же пользы, дабы портретами своими они не обращали на себя неуместного внимания».

В то время, когда велась эта переписка, Давиньон уже вернулся в Москву, где и был арестован. В своих показаниях он всячески пытался преуменьшить количество сделанных им портретов, но есть все основания считать, что сделано их было достаточно много. Только к началу 1846 года фотограф был освобожден. Спасли его два обстоятельства. Первое – это несовершенство тогдашней техники фотографии. Ведь он, как мы знаем, изготовлял дагеротипы, то есть все снимки существовали в одном экземпляре и находились в руках портретируемых. Если бы к тому времени существовал более современный двухступенчатый фотографический процесс, то у него наверняка были бы обнаружены негативы и тогда уж ему было бы не отвертеться от педантичных чиновников Третьего отделения, обвинявших его в том, что снимал он ссыльных с целью распространения их портретов. А логика в их обвинении была. Ведь съемка эта проводилась в 1845 году, когда исполнялось двадцать лет со дня памятного события на Сенатской площади. Интерес к «сибирским изгнанникам» по-прежнему был велик, но еще более сильна была к ним царская немилость.

Вторым обстоятельством можно считать ту роль, которую в этом деле сыграла жена арестованного фотографа – Екатерина Давиньон, много хлопотавшая о его освобождении. В своем письме на имя графа Орлова она так убедительно доказывала отсутствие в действиях ее мужа «преступного умысла», что шеф жандармов вынужден был отступиться. Выпуская фотографа на волю, с него взяли подписку следующего содержания:

«1845 года декабря 31 дня я, нижеподписавшийся, даю сию подписку в том, что не имею у себя ни одного портрета, снятого мною в Сибири посредством дагеротипа, с некоторых государственных преступников, кроме подобного портрета с преступника Панова, который и представлен мною в Третье отделение, и если когда буду путешествовать, то обязуюсь, под строгою по законам ответственностью, не снимать портретов с упомянутых преступников.

Уволенный от службы

инженер-поручик

А. Давиньон».

Хочется думать, что новый, 1846 год фотограф встречал уже на воле.

На этом, собственно, и кончается история одного из первых петербургских фотографов. Более нигде и никогда не удалось мне обнаружить какого-либо упоминания о нем.

А в Сибири местные чиновники еще долго собирали портреты, сделанные Давиньоном, или расписки, подобные этой:

«1846 года января… дня, в присутствии Ялуторовского полицейского управления, мы, нижеподписавшиеся, проживающие в городе Ялуторовске, находящиеся под надзором полиции государственные и политические преступники, выслушав предписание господина, состоящего в должности Тобольского гражданского губернатора, от 8-го настоящего месяца за № 18, дали эту подписку в том, что обязываемся не иметь у себя дагеротипов и что в настоящее время таковых у себя не имеем. В том подписуемся:

Иван Пущин, Евгений Оболенский,

Иван Якушин, Василий Тазенгаузен,

Матвей Муравьев-Апостол».

Как видно, делу Давиньона придавалось очень большое значение. Это было свидетельством и того, что с самого своего появления фотография заявила о себе как о мощном средстве массовой информации, с которым уже нельзя было не считаться. Вот почему об этом, как одном из важнейших дел, и упоминалось в годовом «Отчете о действиях Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии и корпуса жандармов за 1845 год», о котором писал в 1924 году журнал «Красный архив».

Снимков же в деле обнаружено не было. Они, как мы уже знаем, находятся в музее Пушкинского Дома, куда попали уже после революции, когда проходила реорганизация архивов.

Остается загадкой только одно: почему Сергей Александрович Морозов, зная о «деле Давиньона», не обратился в Центральный архив Октябрьской революции? Может быть, его смутила заметка в журнале «Красный архив», где с сомнением говорилось о вероятности того, что эти снимки сохранились до наших дней? Может быть, просто, как говорится, не дошли руки? Может быть, узнав, что в деле нет снимков, он утратил к нему интерес? Об этом нам мог бы поведать лишь сам Сергей Александрович, а его, увы, уже нет.

Снимок на память

Дмитрий Иванович Менделеев высоко ценил фотографию и сам любил фотографироваться. В его архиве сохранилось множество интересных альбомов, фотоколлекций, собранных им, различных снимков. Об одном из них и будет наш рассказ.

Находится он в Музее-архиве Д. И. Менделеева, в его рабочем кабинете, на том самом месте, где располагался и при жизни ученого. На большой, чуть ли не метровой длины, фотографии, окантованной в строгую раму из красного дерева, изображена группа представительных мужчин в темных официальных одеждах. Фотограф тщательно расположил снимавшихся, но сделал это так мастерски, что создается впечатление, будто люди эти лишь на мгновение прервали оживленный разговор, чтобы, как только кончится съемка, вновь вернуться к нему. В центре, во втором ряду, несколько картинно облокотившись на кресло, стоит сам Дмитрий Иванович. Снимок этот, хотя и напоминает многие многофигурные композиции тех лет, отличается от них мастерством исполнения, высокой изобразительной культурой фотографа. Кто же он, этот фотограф? Кого усадил перед своим аппаратом? И по какому поводу сделан этот снимок? Вот вопросы, которые я задавал себе, рассматривая его.

Ответ на один из этих вопросов отыскался довольно легко – в описании изобразительных материалов музея обнаружилась аннотация к снимку, сделанная дочерью ученого, Марией Дмитриевной Менделеевой, из которой становилось ясно, что фотограф запечатлел ученый совет Петербургского университета. Среди снимавшихся были биолог А. Н. Бекетов, физиолог И. М. Сеченов, минералог А. А. Иностранцев, физики О. Д. Хвольсон и Ф. Ф. Петрушевский, химик А. М. Бутлеров и многие другие русские ученые. Это открытие лишь сильнее заинтриговало меня: что же заставило всех этих людей сняться вместе, ведь ни до, ни после этого снимка подобной акции не предпринималось учеными университета. Заинтересовала меня и чисто техническая сторона дела – «технология» изготовления фотографии. Уж очень много было в ней непонятного: например, откуда падал свет на снимавшихся, если они сидели на фоне окон? Как удалось фотографу при той несовершенной технике включить в кадр столь много разных лиц? Неясно было и некоторое, незаметное для непосвященного несоответствие в масштабах фигур нескольких снимавшихся. Ну а кроме того, очень важно было определить автора снимка. Может быть, личность фотографа поможет прояснить ситуацию?

Подбирая материалы, рассказывающие о роли Д. И. Менделеева в развитии отечественной светописи, я натолкнулся на несколько писем, написанных ученому известным русским фотографом, пионером отечественной светописи Сергеем Львовичем Левицким. В одном из них шла речь о съемке по просьбе Д. И. Менделеева «группы профессоров университета». Там же оговаривался ряд деталей, из которых явно следовало, что автором снимка является именно С. Л. Левицкий.

Кто же такой Сергей Львович Левицкий и почему к нему обратились с просьбой сделать эту фотографию? Родился он в Москве в 1819 году. После окончания Московского университета поступил на службу в Министерство внутренних дел, но работа чиновника не привлекала его. В начале 40-х годов, как только в Россию дошли сведения об изобретении фотографии, Левицкий становится одним из ее поклонников. Этому весьма способствовало одно случайное обстоятельство. В 1843 году на Кавказ была отправлена правительственная комиссия для изучения состава и лечебных свойств минеральных вод. В составе экспедиции было много иностранцев. Левицкому, знавшему несколько языков, предложили принять в ней участие. Молодой чиновник, захватив свой фотоаппарат и несколько дюжин пластинок, посеребренных гальваническим способом, отправился на Кавказ.