Черный Феникс Чернобыля - Владимир Анатольевич Ткаченко-Гильдебрандт

встречей “Метрополя”. Мы разъезжались с этой встречи. За рулем был Андрей Битов, а мы с Владимиром Семеновичем оказались на заднем сиденье. Мы говорили тихо между собой, и он мне сказал: “Вы знаете, я вообще хочу бросить театр, бросить кино, бросить эстраду – и работать за письменным столом”. Я не помню, как он точно выразился, но суть была в том, что он чувствовал, что у него появилась новая задача, которую он считал более важной. А потом добавил, что его интересует сейчас Россия, русский народ, русская история. Вот это было то, чем он хотел бы заниматься, отбросив все остальное…» (цит. по источнику: http://vysotskiy-lit.ru/vysotskiy/vospominaniya/trostnikov-iz-vospominanij-o-vysockom.htm).

О другой точке творческого притяжения этого треугольника – выдающемся русском писателе Василии Павловиче Аксенове (1932–2009) – Виктор Тростников специально для информационного портала Дома Русского зарубежья имени

А. И. Солженицына подготовил лаконичное и очень короткое эссе, приуроченное к 80-летию писателя, состоявшемуся в 2012 году. Здесь мы его приводим целиком:

«Неправда, что большое видится только на расстоянии. Два больших достоинства Василия Аксенова особенно ярко открывали себя окружающим именно при его жизни; сейчас они как раз забываются. Одно из них было внешним, другое внутренним. В юбилейный год хочется о них вспомнить.

Внешнее достоинство я охарактеризовал бы словом «аристократизм», понимаемом в самом высоком смысле. Неизвестно, откуда он взялся у сына далеко не аристократичных родителей, выросшего в блатной среде Колымы, но он присутствовал в нем в такой мере, какая украсила бы потомка Рюриковичей. В нем не было и капли высокомерия, он с каждым говорил, как с равным, но каждый ощущал в нем нечто такое, что совершенно исключало запанибратское с ним общение. Возможно, причиной здесь было то, что он очень мягко вел разговор, сразу поднимая его на философский уровень, находя в любой заурядности что-то интересное, из-за чего собеседник невольно проникался к нему уважением.

Внутренним достоинством Василия Аксенова был, конечно, его писательский талант. Как профессионал, я могу свидетельствовать, что он был прозаиком от Бога, обладающим тем, чему не научат ни в каких литинститутах, – способностью придумать такое сочетание слов, при прочтении которого в душе возникает нечто далеко выходящее за рамки смысла этих слов – что-то родное, когда-то близкое, а теперь ушедшее. Это некая магия, и дар такой магии дается единицам, которые и есть настоящие писатели. На мой взгляд, аксеновский магизм сильнее всего ощущается в небольшой повести «В поисках жанра». Литературоведы как-то не обратили на нее внимания, а это подлинный шедевр.

Не могут литературоведы разгадать и тот парадокс, относящийся к Аксенову, что все свое настоящее он написал в советскую эпоху, когда кругом царила марксистско-ленинская ложь, и ничего настоящего, вроде бы, не могло быть опубликовано. Уехав в Америку и освободившись от партийной цензуры, Аксенов ничего талантливого уже не написал. Что с ним там произошло – это с его аналитическим умом лучше всего объяснил бы он сам, но теперь об этом его уже не спросишь» (цит. по источнику: http://www.bfrz.ru/?mod=static&id=775).

Согласимся, что это свидетельство выдающегося философа Виктора Тростникова о своих коллегах, точках притяжения по «МетрОпольской тройке» – двух русских корифеях, в ком текла и древняя еврейская кровь – стоит сотен страниц их биографий. И еще: Тростников верно отмечает, что литература и искусство развиваются там, где на них оказывается давление государством ли, или внешними обстоятельствами. Русские литература и искусство проросли через железобетон развитого социализма и, к сожалению, стали мельчать и увядать, когда властное давление на них прекратилось. Вся «МетрОпольская тройка», всемерно познавшая «прелесть» гонений заката коммунистического времени, была сплетена из парадоксов – Высоцкий как поэт и бард, Аксенов как прозаик, а Тростников как философ. Как только сила государственного давления на них стала ослабевать, то и Аксенов с Тростниковым утратили парадоксальность своего творчества. Один, Аксенов, оставался классиком из прежнего времени, другой, Тростников, превратился в добротного богослова и преподавателя, не повторив, к сожалению, больше свежесть экзистенциального мировосприятия своих «Мыслей перед рассветом», в которых он описал возникновение Левиафана в ренессансных науке и мировоззрении, породившего формации современных типов государственности, тогда как Высоцкий и Аксенов противостояли этому на эстетическом уровне, зачастую не осознавая, с чем они борются. Ведь даже название «МетрОполь», разве не связано оно с главным градом Левиафана? Отсюда становится ясно, почему философ оказался посередине – между поэтом и прозаиком: оба обращены друг другу в профиль, а он смотрит прямо и обобщенно в положении анфас, скользя взглядом над ними и описав в «Мыслях перед рассветом» этапы формирования современного пострелигиозного сообщества. Теперь все трое встретились там – у Христа Спасителя! Ну а мы переходим к пресловутому Левиафану, который давно перерос значение метафоры в отношении государства английского философа Томаса Гоббса и однажды ожил, шевеля своими мощными членами и используя манипуляционные навыки, приемы, идущие от своего прародителя Никколо Макиавелли и известные нам под нейтральным термином политтехнологий. В одночасье цветущая сложность мира превратилась не в сумму технологии, что предвосхищал Станислав Лем в одноименном трактате, а в сумму политтехнологии, в том числе в сфере общественных и гуманитарных наук, о чем предсказывал в своих антиутопических «Мыслях перед рассветом» Виктор Тростников, в основном рассуждая в естественнонаучной парадигме.

По стезям расследования Виктора Тростникова в «Мыслях перед рассветом»

Конспирологический комментарий

То явление, которое у Виктора Тростникова представляется как сообщество или даже эзотерическое братство бездуховности, Рене Генон обозначает термином контр-инициации. Нам здесь интересен тождественный параллелизм в мировоззрении двух мыслителей – русского физика и математика Виктора Тростникова и выдающегося представителя французской эзотерики Рене Генона, впоследствии каирского шейха. Оба практически одинаково описали развитие европейской науки и цивилизации, начиная с Эпохи Возрождения: один в своем сочинении «Царство количества и знаки времени»; другой – в «Мыслях перед рассветом». В основании подобной событийной и так называемой гуманистической парадигмы западноевропейской истории оба автора видят заговор, разумеется не одномоментный, как принято это воспринимать, а растянувшийся на последние пять с половиной столетий, если брать за начало Ренессанса итальянское Кватроченто, результатом которого стали натурфилософия, рассматривавшая человека как детерминированный естеством автомат, атеистическое мировоззрение, замаскированное в разные времена под всякими «-измами», от эмпиризма, пантеизма, теизма до деизма, философии позитивизма и исторического материализма, Просвещение и энциклопедисты XVIII-го столетия, теория Дарвина и, как следствие, социал-дарвинизм, ну и, разумеется, фрейдизм и марксизм-ленинизм. Если продолжить линию этой преемственности, то в наше время это уже набивший оскомину трансгуманизм, очень интересующий все элиты, и ставший пресловутым Искусственный интеллект. Все это дается нами в основных чертах и