Черный Феникс Чернобыля - Владимир Анатольевич Ткаченко-Гильдебрандт

Признаться, встреча с незаконнорожденным сыном русского гения проходила скучновато: все оживлялись, когда Андрей Зелинский садился за рояль и исполнял песни, написанные им на стихи Николая Гумилева. Одна из них (на стихотворение «Наступление» от 1914 года) мне с тех пор врезалась в сознание и вспоминается по-особенному:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня.

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня. <…>

Словно молоты громовые

Или волны гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей. <… >

После ее патетического исполнения, а последние двустишия в четверостишиях мы повторяли хором, случился антракт, и моя знакомая Марина Т. подвела меня к Виктору Тростникову, и мы пожали друг другу руки. Больше мы никогда друг друга не видели и нигде не встречались: то есть, единожды ненароком прервавшись, знакомство наше вновь стало заочным, восстановившись в своем статусе. Разумеется, я еще до этого события знал творчество русского христианского философа, математика и диссидента Виктора Николаевича Тростникова, участника легендарного альманаха «Метрополь» и приятеля Владимира Семеновича Высоцкого. Вот уж совпадение, согласитесь: на встрече с Орестом Высотским пожать руку соратнику по «Метрополю» Владимира Высоцкого. Вне всякого сомнения, нас осенило и соединило в то мгновение крыло души Николая Степановича Гумилева.

Немногим позднее пошли в ход «печальные» бутылки, но для всех нас, откушавших в гомеопатических дозах портвейна, вечер окончательно перестал быть томным, когда в квартире Зелинских нежданно-негаданно появились Александр Дугин и Гейдар Джемаль, сразу взявшись просвещать собравшихся каббалистической традиции авраамических религий и отвечать на вопросы вошедшей тогда в моду эзотерики. Как-то само собой личность Ореста Высотского отодвинулась на второй план, а мне от новых гостей довелось впервые услышать имя основоположника интегрального традиционализма Рене Генона. Дальше дошло дело и до шумной и многословной полемики вокруг ставшего уже пресловутым «русского космизма». Впрочем, такова яркая, даже ослепительная обстановка моего знакомства с Виктором Тростниковым: по-хорошему, нам тогда с ним не удалось перекинуться и парой-тройкой фраз. Хотя в подобных ситуациях и одно рукопожатие значит многое как страховка от забвения и уже невыразимый отпечаток памятования для обеих душ.

Что касается Ореста Высотского, то он умер в 1992 году в Тирасполе во время трагического кровопролитного конфликта между Молдавией и Приднестровской Молдавской республикой. Спустя 11 лет после смерти Ореста Высотского в издательстве «Молодая гвардия» вышла его книга «Николай Гумилев глазами сына».

Увы, о том знаменательном вечере на квартире Зелинских в компании разномыслящей московской интеллигенции, когда я мимолетно познакомился с Виктором Тростниковым, впервые увидев Валерию Нарбикову, Александра Дугина и Гейдара Джемаля (1947–2016), я не нашел ни одного упоминания ни в одном источнике по нашей недавней истории. А потому мой долг был рассказать об этом событии, в одночасье напрочь забытом, но навсегда живущем в сокровенной части моей души. Но ведь помнят его и молчаливые камни дома-музея академика Николая Дмитриевича Зелинского вместе с той державой, неумолимый маятник исторической судьбы которой уже запустил обратный отсчет.

Майский мед и сахарный тростник

Вообще фамилии Тростников и Тростинский явно искусственного происхождения, напоминающие нам о епископском жезле, а стало быть, семинарского и священнического извода. В связи с чем тут приходит на ум фраза из «Мыслей» Блеза Паскаля: «Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий <…>». Впоследствии и сам Виктор Тростников, разумеется, подражая по форме Паскалю, назовет свое самое сильное философское произведение, написанное в 1977 году, «Мысли перед рассветом».

Будущий христианский философ родился в Москве 14 сентября 1928 года в семье Николая Ивановича Тростникова и Ольги Александровны, урожденной Лайер, римско-католического вероисповедания. По-видимому, от его голландско-немецких предков со стороны матери у него уже в довольно юном возрасте проявилась тяга к философии и совершенной форме своей деятельности, будь то математическая формула, философское выражение и любая научная систематизация: Тростников называл это синтаксисом, ведущим к смерти, ведь всякие застывшие формы мертвы, и нет Пигмалионов, способных ныне оживлять своих Галатей; отсюда смерть европейской, прежде всего германской философии и культуры, к чему мы еще вернемся позднее.

Здесь любопытно, что во время Великой Отечественной войны семья Тростниковых была эвакуирована из Москвы в Узбекистан, где Виктор с 14 лет и до окончания войны работал на сахарном заводе. Согласимся, что и фамилия у него, одновременно делающая аллюзию на епископский жезл, что ни на есть сахарная! Тут вспоминается девиз Сармунскоро братства, затерянного в Гиндукуше, к которому в молодости принадлежал наш выдающийся соотечественник Георгий Гурджиев: «Амаль мисазад як заати ширин» – «Труд создает сладкую сущность». А в нашем случае Виктор Тростников создавал эту сущность сначала в прямом смысле, трудясь на сахарном заводе, а затем и в переносном – своей деятельностью математика и христианского философа.

По возвращении в Москву Виктор Тростников был мобилизован на трудовой фронт и работал слесарем на 45-м авиамоторном заводе. В эти годы всерьез увлекся математикой, в результате чего поступил и окончил физико-математический факультет МГУ. Получив звание доцента по кафедре высшей математики, преподавал в МИФИ, МИСИ, МХТИ, МИИТ и других вузах и одновременно вел математический кружок в Московском городском Дворце пионеров и школьников. В 1970 году защитил кандидатскую диссертацию по философии под названием «Некоторые особенности языка математики как средства отражения объективной реальности».

В 1977 году написал свои «Мысли перед рассветом», а по сути Введение в философию естественных наук: произведение можно уподобить майскому меду – настолько в нем ясен и прозрачен, а одновременно и интеллектуален стиль философского изложения Виктора Тростникова. Увы, в своих более поздних трудах, уже зауженных конфессиональными рамками, философу не удалось достичь уровня «Мыслей перед рассветом», где он осмысленно выступает как общехристианский мыслитель, нисколько не отклоняясь от единожды избранного им надконфессионального положения. Вероятно, стоило продолжать в том же духе. Однако первый успех зачастую становится неповторимым. «Мысли перед рассветом» вышли в 1980 году в Париже, но еще в 1979 Виктор Тростников успел поучаствовать в скандальном диссидентском альманахе «МетрОполь», в котором опубликовал «Страницы из дневника», посвященные исследованию «души» или «энтелехии» в науке и очень перекликающиеся с «Мыслями перед рассветом». После всего этого Виктор Тростников, по праву ставший наследником традиции русской религиозной философии Серебряного века и эмиграции первой волны, подвергся репрессиям со стороны 5-го управления КГБ СССР. Правда, в отличие от вышеупомянутого поэта-песенника и белогвардейца Николая Брауна, арестованного в 1969 году и прошедшего мордовские, а затем